Подвиг капитана Сабурова - [7]

 — Не засну, — сказал Сабуров. — Немцы не дадут.

 — Разве что немцы, — усмехнулся Проценко. — А сказать по чести, здорово устал?

 — Ничего, не засну, — повторил Сабуров.

 — Ну, ладно. Садись за стол.

 Сабуров присел к столу, а Проценко, приоткрыв дверь, крикнул:

 — Как там насчёт чая?

 Потом Проценко сам вышел за дверь и тихо отдал какое-то распоряжение. Через две минуты, когда Проценко, Сабуров и начальник штаба сидели рядом за столом, Востриков внёс медный поднос, на котором кроме трёх кружек с чаем была горстка печенья и стояла только что вскрытая банка с неведомо откуда взявшимся вишнёвым вареньем.

 — Вот, — сказал Проценко, — варениками я тебя угостить не могу, а украинской вишней — пожалуйста. — Он повертел в руках банку и подчеркнул ногтём надпись на этикетке: «Держконсервтрест». Киев. Чуешь? С Киева вожу.

 — Так всё время с Киева и возили? — спросил Сабуров.

 — Ну, нет, приврал, конечно. Где-то под Воронежем, наверное, выдали. Люблю вишни... Ну, давайте чай пить.

 Теперь уже Проценко не возвращался к своим сомнениям — посылать Сабурова или не посылать. Он инстинктивно почувствовал, что выражать излишнее сочувствие — значило только подчёркивать, что думаешь о возможной смерти человека, которого посылаешь. Вместо этого Проценко неожиданно завёл разговор о школе червонных старшин при ВУЦИКе, где он когда-то учился.

 — Ничего учили, — говорил он. — Вид был хороший, форма, галифе. Между прочим, хотя тогда и не принято было, но даже танцам и хорошим манерам обучали.

 — Ну, и как, обучили? — улыбнулся начальник штаба.

 — Это уже тебе судить, Егор Петрович, как: обучили или не обучили?

 — Честно говоря, как когда, — сказал начальник штаба.

 — Правильно. Когда у меня в штабе делают по-моему, то мои хорошие манеры сохраняются, а когда не по-моему что-нибудь делают, тогда забываю я, что учили меня хорошим манерам. Такой странный характер, забывчивый.

 Сабуров выпил кружку горячего чаю, и ему опять безумно захотелось спать. После второй он как будто немного разгулялся. Варенье было вкусное, вишни такие, какие он любил с детства — без косточек. Проценко приказал подать по третьей кружке. Тут Сабуров почувствовал, что пора итти. Он сделал несколько глотков и поднялся.

 — Что же не допил? — спросил Проценко.

 — Пора, товарищ генерал. Разрешите итти?

 — Иди. Значит, если ракет нет, — три автоматных очереди.

 — Ясно, — сказал Сабуров.

 — В сторону Волги...

 — Ясно.

 Откозыряв, Сабуров повернулся и вышел. Проценко и начальник штаба помолчали.

 — Ну, как, — обратился Проценко к вошедшему штабному командиру, — людей из батальонов вывели сюда?

 — Кончают выводить.

 — Поторапливайтесь, скоро рассвет. Тогда выводить будете — больше людей потеряете... Значит, дойдёт? — вспоминая о Сабурове, сказал Проценко начальнику штаба.

 — По-моему, да.

 — По-моему, тоже. Была у меня минута, когда, отправляя его, знаешь, хотел сказать прямо: дойдёшь в третий раз — орден Ленина тебе, генеральское слово. Не утвердят, — свой сниму, отдам, пусть потом хоть судят.

 Тем временем Сабуров полз по окончательно обледеневшей земле. То ли дело близилось к рассвету и немцы считали, что никто здесь больше не пойдёт, то ли им просто надоело всю ночь стрелять по берегу, но он уже прополз половину пути, а сверху не грохнуло ни одного выстрела. Его даже начинало пугать это. Он взвёл парабеллум и снял его с предохранителя, потом, отвязав от пояса одну «лимонку», взял её в правую руку. Хотя так ему труднее было ползти, но он не выпускал гранаты, держа её таким образом, чтобы метнуть в первое же опасное мгновение. Потом он вспомнил о приказе. Ну, что же, вторую гранату, в крайнем случае, он бросит себе под ноги.

 

 Впрочем, ещё через полсотни шагов он начал отгонять эти мысли. Подсознательное чувство говорило ему, что и на этот раз всё сойдёт. И действительно, он дополз до развалин на той стороне и ни одного выстрела за всю дорогу не раздалось над его головой.

 — Опять ты, Сабуров? — сказал Григорович.

 — Опять я.

 — А Филипчук где?

 — Убит.

 — Где убит?

 — Там, близко к той стороне.

 — Что, на берегу лежит?

 — На берегу, но у наших.

 Он вспомнил мёртвое лицо Филипчука. Возвращаясь сюда, Сабуров спросил у командира роты, вытащен ли Филипчук. Узнав, что вытащен, он захотел посмотреть, где лежит тело, и посветил ручным фонарём в лицо Филипчуку. Лицо было бледно. Кто-то из красноармейцев стёр грязь и кровь. И в сотый раз в жизни Сабурову странно было, что вот с этим человеком какой-нибудь час назад он перешёптывался: «Ты здесь?» — говорил он. «Я здесь», — отвечал Филипчук.

 Войдя к Ремизову, Сабуров вручил ему приказ. Ремизов прочёл приказ, потом спросил о Филипчуке. Повторился тот же короткий разговор, что и с Григоровичем.

 — А документы не принёс? — спросил Ремизов.

 — Нет, я их генералу отдал.

 — Хорошо, — сказал Ремизов.

 — Да, — вспомнил Сабуров, — надо сигналы дать, что я добрался. У вас зелёные и красные ракеты есть?

 — Должны быть. Ну-ка, посмотри, Шарапов, есть ракеты?

 — Нет, товарищ полковник, ракеты все.

 — Нет ракет, — сказал Ремизов.

 — Тогда надо будет дать три автоматных очереди трассирующими над Волгой.