Подтверждение - [5]

Я едва помнил Марджи. Раньше, когда они приходили в гости, Эдвин играл главную роль. Марджи была тогда кем-то, кто пил чай, говорил о боли в спине и помогал на кухне мыть посуду. Теперь это была расплывшаяся, прозаическая особа, болтливая и полная предубеждений. Она так и сыпала советами, как убирать дом, но сама палец о палец не ударила. В саду она оживилась и показала мне, что надо оставить, а что отправить на кучу компоста. Позже я помог им выгрузить многочисленные банки с грунтовкой, которую они привезли, и Марджи показала мне, чем какие стены красить Все указания. я записывал, а потом она проверила мои записи.

В доме не было условий для ночевки, и им пришлось снять номер в гостинице. В воскресенье утром Эдвин отвел меня в сторону и объяснил, что из-за забастовки водителей бензовозов на заправках нет горючего и, если я не возражаю, они уедут вскоре после полудня. Больше за все выходные он не сказал мне почти ничего, и я расстроился.

Когда они уехали, я почувствовал себя обескураженным и разочарованным. Выходные были мучительными, тяжелыми. Мне казалось, меня на чем-то поймали: нужно было объяснять мою благодарность Эдвину, болезненное осознание того, что своим доброжелательством он навлек на себя гнев Марджи, мое постоянное упорство, мою готовность и мои действия. Я вынужден был им угождать, и мне был противен тот елейный тон, которым я иногда обращался к Марджи. Она напомнила мне о временности моего пребывания в этом доме и дала понять, что уборка и ремонтные работы делались не для меня самого, а были своего рода платой за наем.

Я болезненно отреагировал на это тихое замечание. На три дня я забыл о своих бедствиях и затруднениях, но после визита хозяев снова вспомнил о них, особенно о разрыве с Грейс. То, как она исчезла из моей жизни, – с гневом, слезами, бурным проявлением чувств – было невыносимо, особенно после того, как мы провели вместе столько времени.

Я начал думать обо всем, что оставил: о друзьях, книгах, пластинках, телевизоре. Я почувствовал себя одиноким, и то второстепенное обстоятельство, что ближайший телефон был только в деревне, приобрело вдруг неизмеримо важное значение. Каждое утро я с нетерпением ждал почты, хотя свой новый адрес оставил лишь немногим своим друзьям и у меня не было никакого повода ждать от них писем. В Лондоне я тоже был не особенно активным, но, когда читал газету, мне казалось, что я принимаю участие во всем происходящем в мире; я покупал большинство еженедельников, обсуждал с друзьями различные события, слушал радио или сидел перед телевизором. Теперь я был отрезан от всего этого. По собственному желанию – однако, когда я лишился всего и не получал новых впечатлений, то почувствовал себя ограбленным. Конечно, я мог купить газеты в деревне и пару раз покупал, но потом обнаружил, что эта потребность не внешняя. Пустота была во мне самом.

Шли дни, и моя унылая рассеянность усилилась. Окружающее стало мне безразлично. День за днем я носил ту же одежду, перестал мыться и бриться и ел только то, что можно приготовить быстро и удобно. Я засыпал после полудня, часто мучился головной болью, у меня не двигались суставы и не разгибалась спина. Я чувствовал себя больным и выглядел больным, хотя был убежден, что физически со мной все в порядке. Тем временем наступил май, но весна запаздывала. С тех пор как я въехал в сельский домик, стояла угрюмая, пасмурная погода, изредка моросил дождь; теперь погода внезапно улучшилась: фруктовые деревья расцвели, бутоны начали раскрываться. Я видел пчел, бабочек, несколько ос. Вечерами перед дверью и над деревьями танцевали облачка крошечных мошек. Я обратил внимание на пение птиц, особенно в утренние часы. Впервые в жизни во мне проснулось чувство таинственности живых существ и взаимосвязи с природой; жизнь в городе и безразличное, невнимательное посещение в детстве сельской местности плохо подготовили меня к повседневным чудесам природы.

Что-то шевельнулось во мне; я стал беспокоен, и мне захотелось избавиться от своего бесплодного самолюбования. Но я лишь попытался изменить положение, отдавшись радости, вызванной приходом весны.

Желая избавиться от овладевшего мною неумолимого уныния, я предпринял серьезную попытку заняться работой. Я весьма слабо представлял себе, с чего следует начать. До этого я работал в саду, но теперь мне показалось, что участки, которые я прополол пару дней назад, снова беспорядочно заросли сорняками. И дому, по-видимому, требовался основательный ремонт. Мне предстояло очень много поработать, прежде чем заняться покраской стен – требовалась солидная подготовка. Мне помогло то, что я представлял себе ее результат. А когда я вообразил побеленные и покрашенные комнаты, моя работа начала обретать смысл. Это открытие стало шагом вперед.

Я сосредоточил усилия на той комнате в нижнем этаже, где спал. Длинная, большая, она тянулась вдоль всего дома. Из маленьких окон на фасаде и по бокам открывался вид на палисадник и изгородь, а из большого окна была видна задняя часть сада с фруктовыми деревьями.

Я работал напряженно, воодушевленный фантастическим видйнием того, как будет выглядеть комната, когда я закончу. Я вымыл стены и потолок, обновил выкрошившуюся штукатурку, очистил и отполировал дверные и оконные рамы, а потом нанес на стены два слоя белой краски, которую привезли с собой Эдвин и Марджи. Когда деревянные панели были покрашены, помещение преобразилось. Из грязной, мрачной пещеры оно превратилось в светлую просторную комнату, где можно было жить в свое удовольствие. Я убрал остатки краски, отскреб пол и вымыл окна. В порыве вдохновения, я сходил в Уэсбли, накупил тростниковых циновок и постелил их на пол.