Подтверждение - [3]

Тем не менее он мне нравился. Он был слегка смущался – может быть, я тоже представлял для него нечто вроде символической фигуры – и компенсировал это излишней щедростью в признании моих достижений. Он, похоже, знал обо мне очень много, по крайней мере поверхностно, и я предположил, что все это он узнал от моего отца. Его простодушие, наконец, привело к тому, что я решился и рассказал ему о том положении, в какое попал, все без утайки.

– Я и сам пережил такое, Питер, – сказал он. – Давным-давно, сразу после войны. Считается, что тогда рабочих мест было пруд пруди, но на самом деле это совсем не так. Молодежь возвращалась с военной службы, и выдалось несколько скверных зим.

– А что вы делали?

– Я тогда был примерно твоих лет. Но никогда не поздно начать все сначала. Некоторое время я бродил в поисках работы, а потом получил место у твоего отца. Вот так мы и познакомились. Ты знал об этом?

Я этого не знал. Еще одно воспоминание о детстве: я был уверен, что родители и их друзья не встретились когда-то, а всегда знали друг друга.

Эдвин напомнил мне об отце. Хотя внешне они не были похожи, оба были примерно одних лет и имели общие интересы. Это сходство было созданием моего ума, это я создал его. Может быть, этому способствовал общий для обоих североанглийский диалект, тон предложений, явный прагматизм их мыслей, их жизни. Эдвин остался таким, каким я его помнил, хотя это было невозможно. Мы оба стали старше на пятнадцать лет, и теперь ему должно было быть за пятьдесят. Когда мы виделись в последний раз, ему было около сорока. С тех пор его волосы его поседели и поредели, щеки и шея покрылись морщинами и складками; правая рука почти не двигалась (во время разговора он раз или два намекнул на это). Он и раньше выглядел не блестяще, однако когда мы сидели там, в гостиничном ресторане, то, доверяя его внешности, я чувствовал себя уверенно и спокойно.

Я думал о других, кого встречал после долгой разлуки. Поначалу их облик всегда вызывал удивление: я изменился, а они постарели. Но потом, спустя несколько секунд, восприятие менялось, и все, что ты видел, становилось почти привычным. Душа приспосабливается, а глаз верит ей. Возраст, разница в одежде, волосы и прочие внешние черты могли по желанию казаться прежними или измененными. В узнавании важнейшим звеном было доверие к памяти. Вес тела может меняться, но сложение – нет. Поэтому кажется, будто ничего не изменилось. Сознание высвобождает сохраненное и, вспоминая, создает новое. Я знал, что Эдвин имеет собственное дело. Он открыл его, проработав несколько лет у моего отца. Начинал он инженером-консультантом, но спустя несколько лет ему удалось открыть небольшую фабрику по производству клапанов и вентилей. Сегодня его основным клиентом было военное ведомство, он производил гидравлические клапаны для военных подводных лодок. Эдвин намеревался, перешагнув пятидесятилетний рубеж, отойти от дел, но сейчас все шло хорошо, и работа была ему в радость.

– Я купил небольшой сельский домик в Херсфордшире, недалеко от границы с Уэльсом. Ничего особенного, но для нас с Марджи вполне подходящий. Мы хотели отойти от дел и поселиться там на склоне дней. Но придется еще немало потрудиться, прежде чем можно будет все оставить. Домик до сих пор пустует.

– И много там работы? – спросил я.

– В основном покраска. В доме вот уже несколько лет никто не живет, нужно заново проложить электропроводку, но это может подождать. Да вот еще мебель, можно сказать, старовата.

– Хотите, чтобы я позаботился об этом? Не знаю, смогу ли я что-нибудь сделать с обстановкой, но остальным могу заняться.

Мне в голову внезапно пришла мысль, показавшаяся необычайно привлекательной. У меня появлялась возможность сбежать от проблем. При моей давней ненависти к Лондону мое сознание воспринимало жизнь в сельской местности как грустное и романтическое бытие. Едва мы с Эдвином заговорили о сельском домике, мои мечты обрели конкретные формы и я почувствовал уверенность в том, что еще глубже кану в бездну самоуничижения, если и дальше буду оставаться в Лондоне. Предлагаемый вариант меня вполне устраивал, и я постарался убедить Эдвина сдать мне этот сельский домик.

– Можете жить там бесплатно, молодой человек, – сказал Эдвин. – Пользуйтесь им, пока это нужно – разумеется, если будете заботиться о его ремонте, но когда мы с Марджи решим, что настало время оставить дела, вам придется присмотреть себе что-нибудь взамен.

– Мне бы пожить там пару месяцев. Этого вполне хватит, чтобы слегка оправиться.

– Я подумаю.

Мы обсудили еще несколько частностей, и через несколько минут сделка состоялась. Я мог поселиться в этом доме на любой срок; Эдвин обещал прислать мне ключи. Деревня Уэсбли находилась примерно в километре от этого домика, до ближайшей железнодорожной станции было далеко; сад требовалось привести в порядок; они собирались побелить первый этаж, и Марджи сама хотела выбрать в какой цвет красить стены верхнего этажа; телефона в доме не было, но был в деревне; резервуар для воды был пуст и, возможно, его следовало вычистить.

Пока мы убеждали друг друга, что мысль очень недурна, Эдвин почти навязывал мне дом. Он беспокоился, что тот пока пуст: говорил, что дома существуют для того, чтобы в них жили. Он связался с местной строительной компанией, чтобы произвести ремонт водопровода, проложить новую электропроводку и установить громоотвод, однако если мне захочется что-нибудь из этого сделать самому, я волен работать когда и сколько захочу. Существовало только одно условие: Марджи хочет, чтобы сад был разбит так, как она скажет. Может быть, в конце недели они заедут ко мне и помогут с обустройством.