Подкидные дураки - [6]
— Но позвольте…
— Помолчите… Вы участвуете в сложном химическом процессе мироздания, молодой человек… Да, выше голову! Развитие жизни на земле совершается в сторону увеличения ее давления. Ага, — вот где истинная основа оптимизма! И увеличивает это давление человек… Земледелие, промышленность, шахты, химические и металлургические заводы… Человек потрошит биосферу, расталкивает природу под бока. Цивилизация уже увеличила количество свободной углекислоты на пять сотых процента… Вы понимаете, — на пять сотых процента увеличилось давление жизни, ускорился круговорот атомов… А новые химические соединения, впервые появляющиеся в истории нашей планеты! Изменяется весь лик земли!.. Человечество — это новая геологическая сила… Вместе с человечеством наступает новейшая психозойная эра…
Прищемихин до того разгорячился, что приближение к нему казалось опасным: глаза его блестели, из трубки сыпался горячий пепел…
— Вам понятна теперь цель жизни? — крикнул он громовым голосом. Ракитников глядел на него, как раздавленная лягушка из-под сапога. Лучше бы остаться в неведении или справиться как-нибудь своими силами…
— Ну, а личность, профессор?.. Я, я, как таковой? Помимо участия в общей экономике, помимо пропускания через себя углерода…
— Кроме углеродного цикла, вы забываете круговороты марганца, натра, хлора, цинка…
— Хорошо, хорошо… Но поймите, профессор, мне сейчас наплевать на это… Сейчас мне интересен только я сам… Я испоганил, растоптал свою жизнь… С каждым днем качусь все ниже… Вам знакомы черное одиночество, бесцельность существования?
— Совершенно незнакомы и никогда не будут знакомы!..
— Одним словом, так… — Ракитников поднялся со стула, губы у него затряслись. — Больше всего на свете меня интересует — повешусь я нынче ночью или не повешусь?
Прищемихин прикрылся бровями, никотин захрипел у него в чубуке.
— Бросьте глупить, Ракитников, — с неожиданной мягкостью сказал он и затем, будто вознегодовав на себя, завопил: — Ерунда! Вы дикарь! С вами нельзя говорить на языке науки… В жизни не видел более безграмотного человека! Вы не имеете понятия о законе больших чисел… Садитесь… Когда ваши пращуры охотились на мамонтов и, скажем, на Апеннинском полуострове жило в пещерах всего тысячи две населения, каждая личность была на счету, ваше дурное настроение обсуждалось бы на племенном совете у костра под жестикуляцию каменными топорами, — вот тогда вы бы и вешались, молодой человек, если вам непременно приспичило: могли бы произвести впечатление на любую троглодитку… Ренессанс — вот последний взрыв индивидуализма. Чума и черная оспа пожирали в то время человечество, — личности сверкали, как звезды в бархатной ночи… Паровая машина, грандиозные завоевания микробиологии и электричество раздавили личность… С девятнадцатого века человечество бешено начало размножаться. Мы вступили в эпоху больших чисел, мы подваливаем к двум миллиардам. Неорганизованные выступления личности не изменяют статистических цифр. Мы знаем, что на каждый город полагается определенное количество самоубийств. Оно строго определено наукой. И вы через это число не перескочите…
— Посмотрим, — сказал Ракитников зловеще.
— Посмотрим, — свирепо выпятив бороду, повторил за ним Прищемихин. Если в этом месяце число самоубийств исчерпано — вы не повеситесь… Жалко, я не знаю цифр…
Наступило некоторое молчание. Ракитников, весь сотрясаясь от ненависти, от негодования, отодвинул стул и вышел в коридор. В голове звенело, будто череп был медный, в край его били… «Старый идиот, сволочь!» — прошептал он. За спиной его осторожно начала скрипеть дверь, высовывалась вытравленная водородом голова Лисиной. Ракитников кинулся в свою комнату и повернул в двери ключ.
Дождь плюхал и плюхал. Ползли фонарные отсветы по потолку. Все еще трясущимися пальцами Ракитников стал распутывать веревку, найденную среди грязного белья под кроватью.
— Хорошо, хорошо, посмотрим, — бормотал он… Завязал петлю, подошел к стене, где торчал крюк, и ноги у него ослабли…
Положив веревку на письменный стол, он вернулся к кровати, отыскал «бычка» — окурок, затянулся, закружилась голова… Он присел на кровать. Лег. За стеной у Прищемихина было невероятно тихо. Так прошло довольно долго времени.
Если бы не желание доказать, досадить чертову профессору, никаких, в сущности, серьезных оснований совать голову в петлю у Ракитникова не находилось. Все же не довести дело до конца — слишком уж было по-свински… Он подумал: «А ну-ка, спущу одну ногу с кровати…» Нога не шевелилась… «В конце концов доказывать право на личность тем, что висеть на крюке с вывалившимся языком… Глупо… Боже мой, как глупо!» Он представил третью страницу «Красной вечерней» и внизу — три строчки петитом о себе… Пружины кровати заскрипели, — так сильно было движение ужаса, скорчившего его тело… «Значит — струсил, голубчик…» Ракитников подумал… (Перед ним снова прошли все безнадежности… Серо, грязновато, дрянновато… Но, может быть, все сильно преувеличено?.. А?..) Пожал плечом… А не устроил ли он сегодня сам для себя страшненький театр, монодраму, под шум дождя, с перепою? И к Прищемихину ходил, чтобы напугать…
