Подгоряне - [20]

С той поры как ликвидирован район, захирел как-то и наш городок. Его жители продавали свои дома прямо-таки за мизерную цену, лишь бы только поскорее избавиться от них и перебраться в другое место. Из старых моих знакомых я повстречал возле парикмахерской только Фиму: он подкарауливал редких клиентов у входа в парк, который тоже был запущен и подметался лишь два раза в году: к Первому Мая и осенью, ко Дню урожая. Если кто-то и заходил в парикмахерскую Фимы, то это случалось в воскресенье, в базарный день. Вся культура в городке, покинутом соответствующими районными учреждениями, вертелась теперь возле этой самой парикмахерской да еще у кинотеатра. Тут можно наслушаться чего угодно: молодые обсуждали дела футбольные, старики и старушки вели разговор о кадушках для солений, о повидле из слив; иногда вспыхивали дискуссии вокруг — кроличьих ферм, клеток с попугаями и аквариумов с золотыми рыбками. Каждый парикмахер или инженер с консервного завода, с хлебопекарни, ликеро-водочного, строительного предприятий, с завода по изготовлению железных заборов и ворот и других — словом, все специалисты, оставшиеся еще в бывшем райцентре, обзавелись теперь кроликами, клетками с канарейками и попугаями, аквариумами с диковинными рыбками.

Дискуссии разгорались жарче, когда к парикмахерской или кинотеатру приходили городские фотографы. Фотомастер Шура мог с успехом заменить печатный орган, он был вроде живой газеты. Он запечатлевал на пленку все, что попадало в его объектив: эти сам-ые клетки с кроликами, попугаями и канарейками, аквариумы и прочее; бывал, разумеется, на всех свадьбах, мотался по всей округе, все видел, все слышал и был похож на торбу, наполненную до краев новостями. Его, как и волка, кормили ноги. Проникал всюду.

Как всякий провинциальный фотограф, Шура был чрезвычайно нахален. Из своих поездок никогда не возвращался с пустыми руками. Со свадебных и иных праздничных столов к нему каким-то таинственным образом перекочевывали преогромные бутыли с вином, покоившиеся в чуть заплесневелыд ивовых плетенках, водочные и коньячные посудины и всякого рода и размера пакетики с жареным и вареным мясом. И жил не тужил предприимчивый Шура, нимало не страдая от того, что родной городок превратился в жалкое захолустье.

Как бы там, однако, ни было, но именно этот городок обслуживал преобразившиеся и обновившиеся села и деревни, посылая в них своих мастеров для исправления телевизоров, холодильников, стиральных машин и прочих атрибутов современной цивилизации. Были в городе бригады и по ремонту дорог, по возведению домов, по сооружению уже помянутых мною ажурных ворот и заборов из железа — всеми этими делами ведал местный промкомбинат. Шифер и черепица для крыш — тоже его забота. В киосках продавался прескверный лимонад, а вот хлеб выпекался, как и прежде, превосходный — вкусный и душистый.

Коренные городские труженики по утрам уходили на свои рабочие места, а возвратясь, рано ложились спать. Бывшие же землепашцы, ставшие рабочими, вечерами уезжали на ночлег в свои села и деревни — так-то и мотались туда-сюда на автобусах и попутных грузовиках. Селения заливались электрическим светом, являющимся как бы отблеском пришедшей новизны, во всех окнах по ночам видны были голубые пятна телевизоров, накрепко привязавших к себе обитателей домов, Как бы заживо похоронивших их там. Никто не выйдет за калитку своей крепости, не обмолвится словом-другим с соседом, который тоже прикован к этому дьяволу-телевизору. Почти ничего не осталось от прежнего уклада. Все куда-то уезжали, откуда-то приезжали, электросвет зажигался и гас, как на стадионах или на строительных площадках.

Неделями я не мог встретить никого из тех, с кем можно было бы поговорить, отвести душу. Мне бы хоть какое-нибудь занятие, но и его нет: родительский двор давно опустел, обесскотинел. Вся моя забота состояла в том, чтобы я сидел дома и присматривал за дедушкой. Бесконечное чтение книг надоело, от телевизионных передач рябило в глазах. Поэтому я и радовался как дитя малое, когда приходил погостить к нам бадя Василе Суфлецелу: а вдруг, думаю, в его почтальонской сумке отыщется и для меня конверт. Но покамест не получил никаких вестей-новостей. Оставалось только сидеть и ждать. А у бади Василе было свое на уме. Застав меня дома, он сейчас же вопрошал:

— Ты не видал моих овечек?.. Правда ведь — не видал? Пойдем-ка, я покажу тебе их!..

Он говорил так, а глаза светились гордостью. И было отчего: овец в селе сильно поуменьшилось, а у бади Василе сохранилось семь овечек, которые к тому же были дойными.

— И годовалых поросят моих не видел? Хватал меня единственной рукой и почти силою волок через свой сад во двор, к закутку, где похрюкивали его годовалые кабаны.

— Ну, что скажешь?.. К весне наберут сотню?

Я пожал плечами, поскольку первый раз в своей жизни видел такую породу свиней. Сосед пояснил, что купил их на заводе. Поросята венгерские. Видя, что я разбираюсь в этом, как свинья в апельсинах, бадя Василе и не ждал от меня какого-либо определенного ответа. К тому же сам-то он отлично знал, какой вес наберут его "иностранцы" уже к рождеству.