Подари мне второй шанс - [2]

Это был человек, которого художник знал и уважал, чей портрет говорил всем, кто смотрел на него, что перед ними не обычный смертный. Высокомерие так и читалось во всем его облике – во взгляде, наклоне головы, в том, как расправлены плечи. Это явно был очень могущественный человек, привыкший отдавать приказы и не сомневавшийся в том, что они будут беспрекословно выполнены.

Позади Карлы раздался голос, низкий, звучный тембр которого вызвал у нее дрожь.

– Ну, и что вы скажете о моем предке, графе Алессандро?

Она повернулась, подняла лицо и встретилась взглядом с ожившей версией портрета многовековой давности.

Чезаре Мондейв, граф Мантенья.

Владелец портрета собственного предка работы известнейшего живописца Лучиезо и огромного богатства к тому же. Человек, репутация которого опережала его самого. Человек, живущий так, как жили его предки. Так, словно весь мир принадлежит им. Человек, которому никто не мог сказать «нет» и которому любая женщина, стоило ему благосклонно посмотреть на нее, обязательно ответила бы согласием.

Вот и Карла, едва почувствовав на себе его взгляд, с долей фатализма осознала, что готова сказать ему «да».

– Так что же? – снова раздался глубокий, низкий голос, и Карла поняла, что должна ответить, как если бы ей приказали. Ибо это был человек, которому повиновались.

Но она не собиралась покоряться ему без сопротивления. Надо хотя бы попытаться. Умышленно неспешно Карла вновь обратилась к портрету.

– Ну, он человек своего времени, – произнесла она наконец.

Чего нельзя сказать о вас, мысленно добавила она. Не то чтобы нынешний граф Мантенья не был человеком двадцать первого века. Но он, безусловно, являлся продолжателем старинного рода, что подчеркивалось каждой черточкой его сурового облика.

– Что вы имеете в виду? – прозвучал вопрос, требующий немедленного ответа.

Карла вгляделась в портретный образ, чтобы обосновать свое умозаключение.

– Рука этого человека лежит на эфесе шпаги, а значит, он готов в любой момент сразить того, кто осмелится нанести ему оскорбление. Он не потерпит насмешек ни от кого, тем более от не равного себе по происхождению и положению в обществе. Надменность сквозит в каждом штрихе, в каждом мазке кисти Лучиезо.

Карла повернулась лицом к Чезаре Мондейву, понимая, что ее ответ вызвал в нем недовольство, как она и ожидала. Глаза его мрачно полыхали.

– Вы ошиблись, приняв гордость за надменность. Гордость не собой, а своей семьей, домом, родословной, репутацией. И честью, которую он будет защищать своей шпагой, мечом… и жизнью. Должен защищать, поскольку выбора у него нет. Именно поэтому он послушно позировал художнику, помня о своем долге перед своим родом. Портрет был призван увековечить образ графа для потомков, когда сам он уже превратится в прах.

Темные глаза говорившего смотрели на его предка так, будто двое мужчин общались между собой.

Карле стало не по себе, и она нахмурилась. Странно было наблюдать, как современный человек смотрит в глаза своему предку, с которым они были похожи как две капли воды. Уже одно это отличало графа Чезаре Мондейва от всех тех людей, которые, как и Карла, составляли ту часть человечества, кто и понятия не имел о своих предках, тем более таких давних времен.

Карла, к своему стыду, практически не знала своей родословной. Отец для Карлы был не более чем фамилией, которую ей дали с большой неохотой, когда беременность матери вынудила его жениться. Он погиб в автомобильной катастрофе, когда она была совсем еще маленькой. Вдова пришлась не ко двору родственникам мужа, и Карлу мать воспитывала одна вплоть до повторного брака с Гвидо Вискари. К тому времени Карла была уже подростком.

«Я знаю о семье моего отчима больше, чем о своем собственном отце!»

Такому человеку, как граф Мантенья, подобное положение вещей должно было показаться непостижимым. Уж он‑то наверняка знал все о каждом представителе своей семьи на протяжении веков.

– Тогда это всецело результат мастерства Лучиезо, который смог так гениально уловить сущность вашего предка и запечатлеть его на века, – ответила Карла, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и спокойно. – Иначе он был бы… просто прахом.

В голосе Карлы слышался вызов.

Глаза собеседника вновь полыхнули темным огнем.

– Разве не все мы окажемся прахом когда‑то, – негромко произнес Чезаре Мондейв. – Но пока это время не пришло… – Интонация его голоса изменилась, и кровь Карлы вскипела, как и в тот момент, когда она впервые ощутила на себе его пристальный взгляд. – Не должны ли мы ловить момент и наслаждаться сегодняшним днем, не упуская предоставленный судьбой шанс?

– Ловить момент и наслаждаться сегодняшним днем? – услышала себя Карла.

Изменился не только тон графа, другим стало и выражение его глаз. Теперь в его взгляде читалось одобрение того, что он видел. А смотрел он на Карлу, смущая и в то же время возбуждая ее.

– Вернее сказать, ловить момент и наслаждаться сегодняшним вечером, – по‑прежнему негромко проговорил граф с едва заметной хрипотцой в голосе.

Сомнений не осталось. Взгляд темных глаз, опушенных длинными ресницами, не отрывался от лица Карлы, посылая ей сигнал, понятный во все времена.