Неяркое осеннее солнце светило в кухонное окно квартиры Алексы в Ноттинг-Хилл [1]. Полированный столик был накрыт для завтрака на двоих. Простые, но изящные тарелки и чашки кремового фарфора и серебряные приборы Алекса тщательно подбирала по частям в антикварных магазинах. Стол украшала стеклянная ваза с броскими цветами, вкусно пахло свежемолотым кофе.
Но в воздухе повисло напряжение. Никакого предчувствия у нее не было. До сего момента настроение было прекрасное – от занятий любовью сразу после пробуждения она находилась в приятной истоме. Чувство глубокого удовлетворения обычно не покидало ее целый день, даже если вечером ей приходилось ложиться спать в одиночестве.
Но она успела к этому привыкнуть. Привыкла после ночи, наполненной чувственными наслаждениями, о существовании которых она раньше и не подозревала, но вскоре свыклась с этими плотскими радостями, – может последовать полное воздержание.
Алекса стояла у стола с кофейником в руке, в бледно-зеленом шелковом пеньюаре, одетом на голое тело. Длинные, еще не причесанные после сна волнистые волосы спускались на спину. Она прерывисто выдохнула, вспоминая то ощущение чуда, которое поглотило ее словно цунами.
Алекса никогда не показывала своих чувств. Страсть? Да, она предавалась страсти, но чувства оставались глубоко внутри.
Она принимала как должное то, что должна была принять, – сейчас у нее есть счастье, но только сейчас. Эти короткие бесценные часы, когда она сгорает от накала страстей, преобразивших ее жизнь. Сила, которой невозможно сопротивляться, несла ее вперед, помогая преодолеть дни и ночи одиночества. Только бы услышать телефонный звонок… И тогда все уходило на задний план, становилось второстепенным, неважным и неуместным: друзья, работа, вся ее жизнь.
И вдруг на одну ночь – возможно, на две, очень редко на более долгий срок – по телефонному звонку она отправлялась на частный аэродром, где личный самолет уже спустя час доставлял ее в какой-нибудь город на континенте. Или – что бывало совсем редко – на итальянскую виллу, или в Альпы, где можно кататься на лыжах, или в пентхаус в Монако. И там она предавалась очарованию момента, пусть этот момент краток и преходящ.
Неужели она поступала опрометчиво, глупо и импульсивно? Конечно! Она знала, что это так. Ей это подсказывали остатки здравого смысла. Здравый смысл, который должен был смирить, унять накал чувств. Тех чувств, которые сейчас сжигали не только ее повседневную жизнь, но и творчество.
Здравый смысл всегда помогал ей выглядеть сдержанной и хладнокровной. Такой ее воспринимали окружающие. И она старательно поддерживала этот имидж. Лишь несколько друзей в необузданном мире искусства знали, что ее видимая отстраненность и спокойствие на самом деле скрывают внутреннюю пылкость, которую она вкладывает в картины. Эти картины она рисует для себя, а не на продажу. Остальные люди видели невозмутимую красавицу, белокурую, с шелковистыми волосами, – этакую неяркую английскую розу. Мало кто догадывался о том, что глубоко внутри ее горит огонь.
Родители Алексы совершенно не ожидали того, что единственный ребенок оказался художественно одаренным. Это проявилось еще в школе, и родители не препятствовали наклонностям дочери, но Алекса всегда ощущала, что их это немного удивляло. Для рафинированных интеллигентов искусство ассоциировалось с бурными страстями, взрывами эмоций и, что всего хуже, с беспорядочной жизнью.
Возможно, поэтому – и чтобы успокоить родителей – Алекса постаралась стать совсем непохожей на взбалмошных художников. Ей нравилось упорядоченное, спокойное существование. Внешне она всегда выглядела сдержанной и не выказывала своих эмоций. Бесстрастная, воспитанная. Для нее это было естественным состоянием. После окончания художественной школы она начала профессиональную карьеру, и ее работа протекала так же гладко, как и личная жизнь.
Что касается мужчин… Она привлекала их неброской красотой, они появлялись и исчезали, потому что они – и Алекса знала, отчего это происходит – мало для нее значили.
Объяснив себе эту причину, она ограничилась обществом нескольких молодых людей, с которыми приятно было сходить в театр, на концерт или на художественную выставку. Чувств ее эти парни не затрагивали, а физически… Ни один из них не разжег ее сексуальность.
Ни один, кроме мужчины, который стоял в дверях. Мужчины, одного взгляда на которого достаточно, чтобы перехватило дыхание и участился пульс. И так было каждый раз, стоило ей посмотреть на него.
Как сейчас.
Он стоял, довлея над пространством. Вот так же он довлел над ее разумом. Он был высок – метр восемьдесят ростом, – мускулистый, гибкий, одетый в безукоризненный светло-серый костюм от дизайнера. Он обладал врожденной элегантностью, а свою мужественность он унаследовал от небританских предков.
