Под звездами Фракии - [11]

Как мне было страшно! А от разговоров этих я еще больше испугался. Всю ночь я водил хоро. Уже звезды стали исчезать на рассвете. В какой-то момент мама подошла ко мне:

— Сынок, пляскам конца-края нет. Ляг поспи, а то завтра вечером что будешь делать?

Я будто не слышал, еще быстрее повел хоро. На рассвете тетя Тонка поставила мне помету над бровями — знак, что я уже не среди холостых. Мама, как увидела меня с пометой, снова расплакалась.

К обеду и на дворе, и на гумне собралось много народу. Камбер привел своих волов, а то наши не смогут вытянуть повозку из Елениного переулка. Женщины-певицы расселись в повозке и запели. Вокруг повозки всадники на лошадях скачут. Гости пляшут, а лошади, уже в пене, того больше. Наездники наклоняются, и кум им кладет деньги под шапку. Подъехали мы к Елениным воротам. Парни, вставшие стеной, требуют выкуп. Один требует сто, другой двести, третий триста левов.

— Много хотите! — говорит Камбер.

— Как это много?! — отвечают парни. — Жнет, как косилка, молотит, как молотилка.

— Все равно много! — говорит дядя Ваня.

— Как это много? Если будет корова, рынок будет завален маслом и молоком.

— Все равно много! — говорит Атанас.

— Как это много? Она и стога мечет, и копны ставит. Ее копна и десять лет простоит, десяти капель дождя не попадет на колосья.

Ну, как не дать триста левов? Дал я. Разве это выкуп за Елену? Открыли широко ворота. Гости заполнили двор. Сейчас мне положено толкнуть дверь, да так, чтобы сама открылась. Я толкнул, но она не шевельнулась. Слышу голоса:

— Слабоват, милый, силенок не хватает.

Я второй раз толкаю. Дверь отскочила, затрещала от мальчишеской силы. Музыканты подхватили тонкую мелодию, женщины заплакали. Наши плачут — моей молодости им жалко, а Еленины — силы ее жалко, что ребенку достается. Тетя Тонка неотлучно стоит рядом со мной и все повторяет:

— Не бойся, милый; ничего, что большая. И лошадь большая, да ее укрощают.

В комнате только одно маленькое оконце, поэтому горят три керосиновые лампы. При их свете Елена кажется раскаленной, а я, наверно, похож на фитиль. Стал я раздавать подарки. Кому ножичек, кому зеркальце, гребешок, а ее матери я подарил кожаные тапки и сказал:

— Вам подарок, что вы меня яичницей угощали.

— Будь здоров, зятек, — ответила она, — но смотри ешь побольше да расти поскорей, а то ведь бить тебя будет моя дочка.

Ну вот опять меня подколола. Подарки все подарены, песни все перепеты. Прошло и прощание невесты с матерью и отцом, с братьями и сестрами. Ох, уж это прощание, оно тяжелее всего. И женщины, и мужчины плачут.

Я услышал, как их собака воет за домом. И она плачет по Елене. Наверно, и Елена, как моя сестренка, давала собаке куски повкуснее. Кто-то крикнул:

— Давайте, пора выводить невесту!

Парни встали возле приданого, выкуп ждут. Уже не триста, а пятьсот левов — корову купить можно. Но я дал. Все аж ахнули, что я даже не торговался. За Елену я и дом готов отдать, а денег разве мне жалко! Стали переносить приданое. И откуда парни наломали столько веток? Наши переносят приданое, а их хлещут. Но никто даже не ойкнул. Кто же не подчинялся этому суровому свадебному закону? Елена вроде бы небогатая невеста, а телега наполнилась. Камбер подхватил поводья, выкрашенные хной, и повел волов, в пестрой сбруе, с подвешенными амулетами. Других волов у такой невесты и быть не могло. Камберу поднесли большой глиняный ковш. Все ждали, что он скажет. И мне было любопытно: неужели он сможет сказать больше двух слов? Я смотрю на него, скулы у него задвигались, и он крикнул громко:

— Эй, гости, я выпью девять глотков, чтоб на девятый месяц невеста принесла близнецов. Ударю ковшом об оглоблю, и на сколько кусков он разобьется, столько детишек чтоб у них было.

И жахнул он ковш со всей своей, Камберовой, силы, да так, что на тысячу кусочков он рассыпался. Камбер дернул поводья, волы потащили повозку. Женщины запели. Доехали мы до церкви. Вошли. Поп сделал то, что я уже сказал вначале. Выходим. Камбер целую обойму в воздух пустил. Подъезжаем к нашим воротам. Они были не закрыты, а широко распахнуты, видно было, что давно уже они ждут, что невеста войдет в этот дом. Стол накрыли под старым тутовым деревом. Мой взгляд упал на косяк сарая, и я насчитал на нем шестнадцать отметин, которые делал мой отец каждый год большим ножом над моей головой, чтобы видеть, насколько я вырос. Мне стало себя жалко, захотелось плакать, но было стыдно. Музыканты остановились. Начались тосты родственников жениха с подарками невесте. Музыкант, который вел свадьбу, взял топор, тот самый топор, что отец все точил, наклонился над кумом. Что тот пообещал, не было слышно, но музыкант подошел к тому самому косяку и хрястнул топором по моим отметинам. Полетели щепки, дом задрожал. Одним замахом ушли мои детские и юношеские годы.

— Невеста, твой кум тебе дарит овцу с овечкой. Как пройдешь мимо этого косяка, смотри на эти отметины и не забывай о подарке, а как встретишь кума, наклони голову и уступи дорогу.

Хрясь!

— Невеста, свекр тебе дарит большое поле. Как запоешь, чтоб тебя в селе было слышно!

Хрясь!

— Невеста, Камбер тебе дарит буйволицу с белым пятном на лбу, чтобы молоко и масло в доме не переводились…