Под властью пугала - [88]

— И падре тоже, — вставил Вехби Лика.

— Ну ладно мы с господином Ликой, — заговорил Ферид-бей. — Мы, так сказать, холостяки по убеждению, не женимся просто потому, что не хотим, а вот вы почему не женитесь, католическое духовенство?

У патера заблестели глаза. Он любил побалагурить.

— А я вам объясню, Ферид-бей, как было дело. Бог сразу после Адама и Евы создал священнослужителей: попа, ходжу и патера, ну и решил дать всем троим по жене. А они в драку — каждый хотел взять самую красивую. Тогда бог повелел: кто бегает быстрее, тот и будет выбирать первым. Первым прибежал ходжа, да и захватил себе не одну, а сразу две жены. За ним прибежал поп, ему досталась третья. Патер остался ни с чем. Начал он плакаться, а господь говорит ему: «Не расстраивайся, падре, ты прекрасно устроишься с женами обоих».

Все засмеялись, и громче всех толстая дама.

— Замечательно, падре! Ах, я так люблю веселых людей! Падре рассказал нам, почему он не женат, ну а теперь ваша очередь, Ферид-бей, поведать, почему вы до сих пор ходите в холостяках! — потребовала она.

— Я не женюсь потому, что стар, — начал Ферид-бей. — Господь бог, создавая человека, слукавил: когда мы молоды и способны любить — нет ума, а когда умнеем — увы, уже нет молодости.

— Любовь вовсе не зависит от возраста, — раздался вдруг голос прелестной блондинки. — Любовь кружит даже самую гениальную голову. Так Шопенгауэр сказал. — Она явно стремилась показать свою образованность.

— А я вообще не верю в любовь, — заявил Вехби-эфенди. — Что такое любовь? Сказка, которую выдумали поэты и распространяют художники.

— Я с вами не согласен, — вступил в разговор издатель журнала, супруг прелестной блондинки. — Если так, то тогда чем же объяснить, что некоторые нары живут счастливо и дружно долгие годы.

Говоря это, он смотрел на жену, желая показать, что имеет в виду именно себя. Он был уже в очень почтенном возрасте, она — совсем юная.

— Живут, потому что привыкают друг к другу, как привыкаешь, например, к соседям, к друзьям, — не уступал Вехби-эфенди.

— Или как мы привыкли к нашим женам, — добавил супруг дородной дамы.

— Любовь — это просто синоним желания, — сказал Ферид-бей. — Это могучее веление природы, а вовсе не божественный глас души. Сегодня ты любишь одну, проводишь время с ней, а завтра? Где и с кем ты будешь?

— Вот именно. Если любовь существует, то как тогда объяснить, почему люди за свою жизнь имеют несколько любовных привязанностей? Как объяснить, почему муж и жена изменяют друг другу?

— Люди смешивают любовь и брак, в этом все дело, Вехби-эфенди, — ответил Ферид-бей. — А ведь брак не имеет никакого отношения к любви. Жену нам дают, а любовницу мы выбираем сами.

— Ферид-бей, мы, холостяки, абсолютно некомпетентны в проблемах брака, у нас нет аналогичного опыта.

— Не слишком ли много иностранных слов, господин Вехби? — упрекнул Ферид-бей, переводя разговор на другую тему. Его всегда раздражали албанцы, плохо знавшие родной язык и засорявшие его иностранными словами. — Абсолютно, компетентный, аналогичный! Уж говорили бы лучше по-французски.

— Позвольте возразить, Ферид-бей, эти слова уже вошли в наш язык.

— Вот это-то и должно нас беспокоить, господин Вехби. Отвратительные иностранные слова проникают и укореняются в нашем языке с поразительной легкостью и быстротой. Как говорил Франо Барди, здесь одна из причин, почему наш язык все больше засоряется.

— Истинная правда! — поддержал его падре. — Наш язык превращается в какой-то винегрет, албанский пополам с французским.

— А самое ужасное, падре, в том, что большинство наших нынешних служащих и газетчиков не знают ни албанского, ни французского. В этом отношении Албания походит на толпу сумасшедших — всяк несет свое. Есть только один путь — заняться обсуждением языковых вопросов так же серьезно, как мы занимаемся продажей сыра, кражей кур, убийствами из-за угла и доносами. Но это все разговоры. Мы не умеем работать, думать, учиться, у нас все на «авось», нам бы только по кофейням сидеть, в книжной лавке нас не увидишь. Потому-то и ценим плевелы выше зерна.

— Совершенно верно.

— К сожалению, у нас нет единого языка, — извиняющимся тоном сказал Вехби Лика. — Нужен королевский указ, который бы регламентировал языковые нормы.

— Язык указами не создать, — возразил патер Филипп. — Его создают великие писатели. В Италии, например, официальным языком стал язык Данте, в Англии — Шекспира. Так же должно быть и у нас. Нашей нормой должен стать язык величайшего национального поэта Георгия Фишты!

— Почему Фишты, а не Наима? — воскликнул молодой писатель.

В зале стояла тишина, все с большим вниманием следили за разговором.

— Вы что же, считаете Наима поэтом? — удивился Ферид-бей.

— Не просто поэтом, а великим поэтом!

Ферид-бей покачал головой.

— Наим — простой рифмоплет, — отчеканил он так, словно выносил приговор поэту. — Его не то что великим, а даже рядовым стихотворцем и писателем не назовешь! Он вообще не умел писать! Его стишки — сплошная политическая пропаганда, и ничего больше. Образцом для него служили песенки побирушек с Севера, язык какой-то путаный, тягучий — словом, детский лепет.