Под ветрами степными - [20]

— Это что?

Он не слушал ее объяснений, лицо его тряслось.

— Нет, я спрашиваю, что это такое?! — кричал он. — Кто пьет? Вы что, очумели здесь?

Чем больше он гремел, тем очевиднее становилось, что он негодует прежде всего на самого себя: проглядел и понадеялся!

Он пробыл на отделении весь день. До завтрака провел собрание с механизаторами и потом уехал вместе с Шубиным в поле. В обед его машина остановилась возле вагончика турочаков.

— Можно к вам? — спросил он, протискиваясь боком в узкую дверь. — Здравствуйте еще раз! Как живете и что жуете?

Настроение у него было гораздо лучше, чем утром; он шутил, расспрашивал о работе, а потом приступил к главному.

— Я с управляющим вашим поспорил, и вы должны меня выручать. Он говорит, что никто из вас на кухню идти не хочет. А я говорю — пойдут! Надо туда двух надежных девушек. Кто из вас смелый?

Девочки переглядывались и молчали.

— Ну, чего ж вы молчите? — продолжал Владимир Макарович. — Вы же у нас теперь самые грамотные и сознательные. К кому обращаться, если вы не будете поддерживать? Вот ты, — он показал на Потомкину, — боишься?

— Трудно там очень, — нерешительно сказала Оля.

Директор добродушно сузил глаза:

— А что легко? Борщ есть и то трудно: жарко!

— Ты соглашайся, Оля, — стал поддерживать директора Кочкин. — Мы тогда без очереди есть будем. А Толька тебе будет дрова рубить.

— Кто такой Толька? — сразу заинтересовался директор.

— Один человек, — сказал Кочкин, лукаво поглядывая на Ольгу. — Оля его воспитывает.

— И удается?

— Вы не слушайте, Владимир Макарович, он всегда такой… плетет что попало. — Зардевшаяся Ольга метнула уничтожающий взгляд на Кочкина и добавила: — Я пойду на кухню.

Вместе с ней согласилась стать поварихой Галя Старцева. Ужин готовили они.

На обратном пути Владимир Макарович задремывал, просыпался, ревниво смотрел по сторонам на близкие и далекие огни в степи: наши это или соседские?

И говорил Шубину, отвечая своим мыслям о прошедшем дне:

— Не политик ты, Василий Васильевич, не политик. С такими людьми не договориться!

Приказом директора вместе с другими передовиками Юлька Четвертаков был награжден Почетной грамотой и денежной премией. Награжденных было много, и только к вечеру я добрался на попутной машине до того поля за Барсучьим логом, где работал Юлька.

Поле большое, гоны на нем длиннее двух километров. Юлька был на другом конце поля, и, чтобы не терять времени даром, я пошел к нему навстречу.

Косил Юлька хорошо: рядки ровные, аккуратные, срез самый хороший — не очень высок и не низок, валок, когда тронешь его ногой, упруго качается на стерне. Садившееся солнце неярко освещало поле, и скошенная его часть с уходящими вдаль четкими и ровными валками казалась расчесанной огромным гребнем.

Было радостно, что Юлька научился работать так добротно и красиво, и мне хотелось сказать ему что-то очень теплое и хорошее. Впереди показался Юлькин трактор с лафетом, я быстрее пошел ему навстречу. Но в самый последний момент, когда застенчиво улыбающийся Юлька, весь черный от пыли, выпрыгнул из остановившегося возле меня трактора, в этот момент, когда мне хотелось обнять Юльку и сказать ему, какой он чудесный парень, я обнаружил, что предназначенная для Юльки грамота исчезла. Она была свернута трубочкой в газете, и я все время держал ее в руке. Газета осталась, а грамота, по всей вероятности, выскользнула где-то по дороге, когда я наклонялся и пробовал, хорошо ли лежат валки.

Юлька заметил мою растерянность, но не понял, естественно, в чем дело, помрачнел сразу и спросил:

— Брак есть?

Не дожидаясь ответа, Юлька пошел вперед, внимательно разглядывая и валки и стерню. На ходу он объяснял извиняющимся тоном, не глядя на меня, что все время старается не допускать высокого среза.

Я шел за ним, проклиная свою рассеянность, и с надеждой всматривался, не белеет ли где-нибудь в стерне пропавшая Юлькина грамота. В одном месте торчала «бородка» — нескошенные пять или шесть колосьев, и Юлька, виновато покосившись на меня, вырвал колосья, отряхнул землю с корней и положил на валок. Больше никаких недочетов видно не было, не было видно и грамоты, и я сказал Юльке, чтоб он работал и старался по-прежнему.

Юлька сел на трактор. Я шел за трактором до самой дороги. Там Юлька развернулся и поехал в обратном направлении. Он высунулся из кабины, помахал мне рукой, и я тоже помахал ему. Я посидел немного на обочине дороги и, когда Юлька отъехал так далеко, что уже не мог меня видеть, поднялся и снова пошел за ним.

Грамоту я нашел, когда уже совсем стемнело и из Барсучьего лога потянуло вечерней сыростью. Когда Юлька снова вернулся с другого конца поля, я признался ему, в чем дело. Юлька развернул грамоту, рассмотрел ее при свете тракторных фар, сказал, что это первая грамота у него в жизни. Он снова отдал ее мне и попросил, чтобы она пока побыла у меня.

— Только еще раз не потеряйте! — улыбнулся он милой своей застенчивой улыбкой.

Конечно, теперь не потеряю, Юлька! Я шел по дороге к центральной усадьбе и думал о нем. Он начал сейчас уже третью свою смену и будет работать, пока не выпадет роса. Надо торопиться с уборкой. Еще на половине совхозных полей стоит хлеб, а сентябрь уже кончается. Какой будет октябрь? Если будет тепло и сухо — еще ничего. А вдруг зарядят дожди?