Под ветрами степными - [22]

Говорил Юлька Четвертаков:

— Игорь прав. Я с ним согласен. Работать так работать, раз приехали. Коллектив прежде всего. А то художественный свист получается.

Спохватившись, что сказал лишнее, Юлька встревоженно оглянулся. Увидев, что никто не улыбается, он успокоился и сел.

Голосовали поименно. Когда дошла очередь до Чудовой, она не отозвалась. Прислонившись к стене, Таюшка спала.

В ночь на 14 октября резко похолодало, пошел снег. К утру начался темный буран с морозом. Во второй половине дня, когда ветер несколько стих, приступили к эвакуации людей с тех бригад, где, кроме палаток, не было никакого жилья.

С первого отделения на двух тракторных санях с навесами из одеял и матрацев прибыли все курсанты и механизаторы, прикомандированные на уборку. Осажденный в своем кабинете директор с адским терпением говорил с ними, уставшими, измученными непогодой и неустроенным бытом людьми, которые считали, что сделали все, что могли, и теперь требовали расчета.

В клубе делали нары. Сюда переселяли механизаторов с ближних отделений. Освободившиеся вагончики отправляли на дальние бригады.

Все пристанцы перебрались в вагончик четвертого отделения на центральной усадьбе. Здесь произошло серьезное «самоуплотнение». На той площади, которая казалась слишком маленькой для двенадцати человек, теперь поселились двадцать шесть. В первую же ночь Саня Легостаева упала со второй полки. Особенно серьезных последствий это происшествие не имело, потому что она угодила на целый штабель сапог, расставленных вокруг буржуйки.

Саню чуть не довели до слез мальчишки своими притворными соболезнованиями, в особенности Юлька, который громко выражал опасение, что Саня теперь будет заикаться.

Утром еле-еле могли разобрать перепутанные двадцать шесть пар сапог. С вечера все было расставлено по порядку: ближе к огню стояли сапоги девочек, за ними, во втором и третьем кругах, где, собственно, уже не было никаких шансов что-либо высушить, располагались сапоги мальчишек. Долго спорили, как быть дальше, но так ничего и не придумали.

Этот день, прожитый с огромным напряжением, закончился забавным эпизодом.

Вечером в комсомольский комитет робко протиснулись двое мальчишек. Каждому из них было лет по тринадцать-четырнадцать, хотя они и пытались выдать себя за семнадцатилетних. Почти месяц они добирались из Белоруссии на целину. Можно было им верить, можно и не верить, потому что паспортов у них не было. Одно было несомненно, что оба белорусы и что их надо куда-то пристроить.

Я повел их к специалисту ко всякого рода «переселенцам» — Мацневу. Толик сидел один в своей нетопленной комнатушке и собирался ужинать. Был он грязный и злой, потому что целый день безуспешно пытался пустить в клубе паровое отопление, в котором, по его словам, он понимал столько же, сколько медведь в термометре.

Но его обычная доброжелательность и юмор превозмогли и злость и усталость. Он стоял перед нами, большой красивый парень, глаза его засветились доброй улыбкой, и мальчишки тоже доверчиво улыбнулись в ответ.

— Голодные? — спросил он.

Не дождавшись ответа, он перерезал пополам селедку, лежавшую на печке, разломил на куски полбуханки черного свежего хлеба и высыпал из кулька дешевые конфеты. Мальчишки стали есть, одновременно отвечая на вопросы.

— А где вещи у вас?

— Тут. — Парнишка, казавшийся повыше и постарше, с черными сияющими глазами, пнул ногой чемодан, на котором сидел.

— И все тут?

— Да.

— Ну, а пальтишко какое-нибудь есть?

— Есть!

— А где?

— Да в чемодане.

— А что там еще?

— Да ничего!

Мацнев, откинувшись на кровати, беззвучно хохотал.

Утром я зашел посмотреть, как они. Один из них еще спал, уткнувшись в бок старшему, черноглазому, который уже проснулся и сиял глазами из-под натянутого на самый нос одеяла. Анатолий уже затопил печку, грел чайник.

— Что же мы будем с ними делать? — спросил я у него.

— Уже придумал, — сказал Толик. — Пусть в клубе паровое топят. Больше сейчас они ни на что не годятся.

— Топить печку умеете? — строго спросил он старшего. Тот послушно закивал головой.

На третий день после того, как приостановилась уборка, в совхоз приехал секретарь крайкома партии. Днем он с директором смотрел поля, на которых остался хлеб. Вечером в столовой было собрание всех механизаторов.

Хотя все эти уставшие, сосредоточенные люди видели и понимали тяжесть сложившегося положения, как видел и понимал его секретарь крайкома, но все с надеждой ждали, что он скажет. Одни втайне надеялись, что их теперь могут отпустить домой, другие думали, что как бы то ни было, а ему, секретарю крайкома, должно быть известно что-то такое, что поможет выправить положение.

Большой сутуловатый человек, с усталым лицом и внимательными глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, он говорил медленно, негромко и очень просто.

— Может быть, вы ожидаете, что я скажу что-нибудь особенное, одному мне известное, отчего положение в совхозе может сразу выправиться и всем станет легко? Мне очень хотелось бы сказать это, но таких слов я не знаю.

Мы пришли к вам с руководителями района и совхоза посоветоваться, как быть. Пожалуй, сейчас не имеет смысла вдаваться в подробности, отчего создалось такое напряженное положение с уборкой. Одно только надо сказать — это я прежде всего директору говорю — сеять надо раньше. Раньше будете кончать уборку.