Под ветрами степными - [19]

Саня Левашов, коренной наш тракторист и один из первых целинников, с шумом пододвинул в мою сторону алюминиевую миску, из которой ел.

— Директор будет выступать? — осведомился он и, не ожидая ответа, продолжал со злобой: — Какой концерт после такой жратвы? У меня кишка и так каждый день концерт играет!

Грубость Левашова расколола тягостное молчание. Посыпались не менее колкие реплики. В них чувствовалась копившаяся уже много времени справедливая человеческая обида на порядки в отделении. Картина вырисовывалась неприглядная. Щеголеватый, умеющий произвести хорошее впечатление Шубин, оказывается, по нескольку дней не появляется ни в поле, ни на отделении. Наряд обычно проводит без него агроном, но никогда не может угодить управляющему. Когда Шубин появляется в середине дня, начитаются перестановки: то комбайны перегоняются из одной загонки в другую, то перераспределяются машины, закрепленные за комбайнерами. На кухне положение тоже скверное.

Когда разговор опять перешел на столовую, подал голос молчавший все время Синельщиков.

— Ты кричишь больше всех, Санька, — сказал он Левашову, — а сам больше всех и виноват. Выпить у тебя всегда деньги есть, а на кухню, наверное, уже сотни две задолжал.

— Ты смотри, салажонок! — искренне удивился Левашов. — Еще из яйца не вылупился, а уже кудахчет!

При этом он резким и ловким движением, перегнувшись через стол, надвинул Синельщикову кепку глубоко на глаза. Это всех рассмешило. Левашов беззлобно улыбался порозовевшему Анатолию. Обстановка несколько разрядилась, на концерт пошли все.

В черной глубине огромного склада сцена, сделанная из машины и освещенная переносной шоферской лампочкой, казалась очень маленькой. Тесным полукругом возле нее стояли зрители, в распахнутые двери смотрела сырая осенняя ночь.

Концерт, естественно, был простенький. Артистов всего было шесть человек: Мацнев, Игорь и четверо девочек, которых Рябов отпустил со скандалом и оговорками, что это в последний раз. Особенным мастерством никто из них не блистал, но все очень старались. Зрители это прекрасно чувствовали и каждый номер принимали горячими аплодисментами.

Я остался ночевать у турочаков, а с Мацневым отправил подробную записку директору о положении в отделении.

В вагончике у турочаков было чисто и уютно. Топилась чугунная круглая печка, на ней пыхтели два чайника. Рита Зубова разливала чай и распределяла ломти хлеба. Давно уже без всякой официальной церемонии ее признали здесь старшей за серьезность и принципиальность во всех вопросах. С легкой руки Суртаева ее звали «мама Рита».

Я пил вместе с ними густой чай, рассказывал, как живут пристанцы, и думал, о чем же хотел здесь, на отделении, рассказать Шубин. Будто угадывая мои мысли, Рита сообщила:

— А мы с управом поругались. Он пришел и стал требовать, чтобы мальчишки перешли в палатку к механизаторам. А зачем их туда переводить? Мы пока с ними миримся.

— Он за нравственность вашу беспокоится, — насмешливо вставил Суртаев.

— А вообще-то мальчишки — страшные нахалы, — серьезно сказала Галя Поспелова. — И хорошо бы их отсюда выпроводить.

— У тебя, Галка, очки искажают. Ты сними их — какие же мы нахалы? — притворно обиделся Кочкин.

Галина даже не повернула головы в его сторону.

— Я все расскажу, — продолжала она. — Курят в вагончике — раз. Только все вымоешь, смотришь — уже окурок валяется. И уже тысячу раз обещания давали, в особенности Суртаев.

— Правильно, это все он! — подтвердил Кочкин.

— А ты помолчи! Сам такой же хороший — жить своей гармошкой никому не даешь.

— Это все враки! — защищался Суртаев. — Я уже давно в вагончике не курю. Попробуй покури здесь, когда вы все жужжать начинаете.

— А дневник у Потомкиной стащил — это тоже враки? — не отступала Галка.

— Ну, это леший, как говорится, попутал, — уклончиво отвечал Владька.

Чем больше было пунктов обвинения, тем увереннее чувствовали себя обвиняемые, и сочувствие остальных склонялось на их сторону. А когда дело дошло до киселя, в который Владька Суртаев подсыпал соли, откровенно заулыбалась даже Рита. И разбирательство завершилось тем, что раздосадованная Галка Поспелова обвинила ее в несерьезности и попустительстве мальчишкам.

К утру погасла печка, и в вагончике стало холодно. Я встал и разжег, ее снова и больше уже не ложился. Думал о том, что все-таки молодцы ребята, не унывают. К весне поставим первые два дома, и будет гораздо легче.

В начале седьмого появился директорский «газик». Он сделал несколько кругов по стану, из чего можно было заключить, что приехал сам директор. У него такая привычка — сначала посмотреть все из машины.

«Газик» остановился возле кухни. Сначала тяжело, опираясь на палку, выгрузился Владимир Макарович. За ним вылез Шубин. Оба не смотрели друг на друга. «Газик» был набит мешками с продуктами, и необычно хмурый Василий Васильевич принялся собственноручно выгружать их. Директор в это время ходил по кухне, открывал крышки на котлах, поднимал занавески на полках, тыкал в грязные углы палкой и сокрушенно качал головой. За печкой он обнаружил штабель винных бутылок и, выкатывая глаза, спрашивал у вертевшейся вокруг него поварихи: