Под ветрами степными - [16]
— Я окажу свое мнение и о молодежи, раз начала. Я согласна, что все эти десятиклассники, с которыми мы носимся, и милые и очаровательные. Но я не вижу, чем кончится вся эта затея. Что они будут делать зимой? Если они не разбегутся сейчас — разъедутся через год.
Мне был очень неприятен такой разговор, и я сказал Лиде, что она просто не в духе и напрасно испортила мне хорошее настроение.
— Это прекрасно! — рассмеялась она. — У меня в последние дни все время желание всем портить настроение.
Мы еще долго говорили с ней уже более миролюбиво. Но тревога, которую я чувствовал и раньше и которая увеличилась после ее слов, тревога за предстоящую уборку, о том, как поведут себя в ней ребята, что будет зимой, будет еще дальше — через год и через два года, — эта тревога осталась.
БОЛЬШОЙ ХЛЕБ
Положение дел с уборкой усложнялось. Во второй декаде сентября было только четыре погожих дня, когда в полную меру можно было вести косовицу и молотить валки. С вечера многие дни подряд небо очищалось, высыпали звезды, и все облегченно вздыхали, глядя на них: «Ну, кажется, на мороз потянуло! Будет погода». Но когда вставали утром, не верили глазам своим: шел нудный, въедливый осенний дождь. Ненастные дни выявляли массу прорех в подготовке к уборке.
К конторе на центральной усадьбе подкатывали на тракторах и машинах настоящие и самозваные уполномоченные с бригад и требовали. Требовали печей в палатки, которые протекают; дров и угля на первое отделение; немедленной выдачи аванса или зарплаты, хотя срок не пришел ни тому, ни другому.
Директор вежливо объяснял, что можно сделать и чего сейчас сделать нельзя. Ночью на планерке специалистов и управляющих, забыв о вежливости и напирая животом на стол, он громил своего заместителя по хозяйству, который считал, что страда происходит от слова «страдать» и что люди хотят слишком многого.
Только в середине сентября наступили долгожданные теплые ласковые дни бабьего лета. В синем небе ни облачка, к полудню солнце начинает по-настоящему припекать, и над полями струится нагретый от земли воздух. И снова над степью ветерок несет тонкий и сложный аромат поспевшего, прокаленного солнцем хлеба и увядающего разнотравья.
Комбайны пошли хорошо, на тока снова повалил хлеб, и у всех немного отлегло от сердца.
Как-то раз вечером Женька собрал на току весь свой девичий штат для небольшого собрания. Женька выразил неудовлетворение работой девчонок, которые, по его мнению, не понимают важности происходящих событий и напряженного положения в совхозе. Он прибавил также, что высказал сегодня такое же мнение Игорю.
И тут произошло то, чего Женька совсем не предвидел. Валя Унжакова вдруг расплакалась и заявила, что больше не будет работать на току с Женькой.
Валентина сидела на ворохе пшеницы, закрыв лицо руками; сквозь слезы она выговаривала все, что накипело у нее против Женьки. Потом, подняв мокрое от слез лицо, выпалила самое главное:
— Взял бы директору пожаловался, а то нашел кому — Игорю!
Женька, в грязной майке, коротких бумажных штанах и надетых на босую ногу стоптанных туфлях, с неловко опущенными большими и уже неотмывающимися руками, вид имел поникший и жалкий.
Следствием ссоры было то, что теперь каждый вечер, часов в девять, когда кончались дела на ферме, на току появлялся Игорь. Он помогал девочкам, которые к ночи выбивались из сил, и один заменял сразу трех человек.
Рябов заметно похудел, его мальчишеская фигура стала еще тоньше. Он метался по току чуть не круглые сутки, но положение не облегчалось. В конце сентября на ток, и без того загруженный, повалил с поля большой хлеб.
Часов с десяти утра начинался поток машин, которые нельзя было задерживать ни одной минуты. В самые напряженные моменты, когда на разгрузке возникала очередь, Женька сам с лопатой вскакивал в кузов, работал остервенело, пока не рассасывалась пробка. И все время надо следить, чтоб не перепутали сорта, сыпали что куда положено. Надо руководить очисткой, которая ведется одними зернопультами. Просмотришь здесь — потом день будешь разбираться. Завалят подъезды к буртам, засыплют кюветы, перемешают чистое зерно с отходами. И за буртами надо ежедневно следить. Уже появились очаги согревания. Это страшно. Начинают разбрасывать бурт, а в нем на изломе спрессовавшаяся сырая пшеница уже приобрела фиолетовый оттенок. Видеть, как у тебя на глазах гибнет хлеб, биться изо всех сил, чтобы спасти его, и чувствовать свою беспомощность мучительно.
Ночью, когда спадает поток машин, идущих с поля и отвозящих зерно на элеватор, Женя уходит в палатку. Отсюда слышно, что делается на току. И то он уходит только тогда, когда там остается Иванников.
По правде говоря, без него Женька не продержался бы. Невозмутимый и молчаливый, Володя работал не меньше своего прямого начальника, но все как-то незаметно. С раннего утра он был на ногах. Заправлял моторы, менял смазку, сшивал, клепал бесконечно рвущиеся ремни и транспортеры. То и дело его звали: «Володька! Иванников!» Он шел на помощь не торопясь, пусть там хоть горит. На него злились за это, и девочки не раз говорили ему:
— Ты хоть бы пробежал немного, Володька!
