Под ветрами степными - [14]

Штурвальный стоял на хедере и проталкивал деревянной лопатой скапливающуюся хлебную массу. Я предложил ему немного отдохнуть, и он сразу отдал мне лопату. Дело нехитрое, но без сноровки лучше бы я не брался за него. Не успел комбайн пройти и сотни метров, как случилась неприятность. Неожиданно комбайн тряхнуло в борозде, конец лопаты попал на стремительно несущиеся планки полотна, и ее вышибло у меня из рук. В одно мгновенье лопата исчезла в окне приемной камеры. Я замахал рукой комбайнеру. Остановили комбайн. Из трактора выскочил Виктор. Я готов был провалиться сквозь землю.

Опередив растерявшегося комбайнера, Витя сбросил стеганку и полез в комбайн. Он долго выбрасывал солому из приемной камеры, пыхтел и, наконец, показался вместе со злополучной лопатой. Он отдал ее мне и просто сказал:

— Держите крепче!

Солнце подсушило валок, Виктор прибавил скорость. Он сидел в тракторе вполоборота, чтобы видеть, на середину ли подборщика попадает валок. Лицо его было напряженно. Большие руки, лежавшие на рычагах, непрерывно направляли машину строго параллельно соседнему валку. Когда комбайн останавливался на разгрузку, он отдыхал, крутил головой и растирал занемевшую с непривычки шею.

В три часа привезли обед. Ели в конце полосы, где начинался покос. От нагретой земли, нескошенного увядающего разнотравья, в котором попадалась уже переспевшая земляника, поднимался теплый густой аромат. Прикинули, сколько уже сделано. По кругам и числу выгруженных бункеров получалось что-то около семи гектаров.

— До нормы дотянете? — спросил я.

— Побольше хотелось бы! — улыбнулся Виктор.

Вечером степь зажглась огнями — далекими и близкими. Близкие огни соседних комбайнов, огни бегущих машин были понятны, успокаивали и подбадривали. Их становилось все меньше. И только далеко-далеко, в кромешной тьме вдруг возникали, начинали трепетать и гасли непонятные огоньки. Что это? Далекий комбайн, или трактор, вышедший пахать зябь, или машина?

В час ночи остановились. Бункер был полон, но машины не было. Сигналили время от времени светом. Терять время было досадно, потому что росы не было и комбайн шел хорошо.

Виктор сидел, с наслаждением вытянув ноги. Говорили о ребятах и делах в совхозе. Витя вспомнил о матери.

— Смешно получается. Она меня всегда поучала: «Учись, Витька, а то трактористом станешь!» А теперь ничего не говорит. Вчера попросила покатать ее на тракторе.

— Ну и как?

— Ничего. Понравилось.

Машину ждать было уже бесполезно. Отцепили комбайн, вчетвером кое-как влезли в кабину и поехали на отделение. Витя ссадил нас, а сам развернулся опять в поле. По ночам, часов до четырех, он пахал зябь.

НА ПЕРВОМ ОТДЕЛЕНИИ

Турочаки и пермячки попали на первое отделение, самое дальнее и самое трудное. Первые два года жизни совхоза здесь, в двадцати километрах от центральной усадьбы, еще ничего не успели изменить. В открытой степи, на том месте, где будет построен второй поселок, стояли три вагончика и две большие палатки. Постоянных механизаторов и рабочих на первом отделении было немного: кому хочется каждый день ездить на работу за двадцать километров!

Весной сюда присылали на сев трактористов со всего района, но тем не менее обе бригады первого отделения последними заканчивали сев, прихватывая начало июня, когда добрые люди уже праздновали борозду. Не везло отделению и на управляющих. Их сменилось несколько человек. Перед самой уборкой сюда был назначен Василий Васильевич Шубин, прибывший из района на укрепление, но и на него было мало надежды. Семью он брать что-то не собирался и больно часто отлучался в район. Все здесь тянул агроном, бывший тракторист, человек не очень грамотный, но привязанный к земле. Он замещал управляющего, а когда не было механика, работал и за него. Ему часто попадало за каждого по отдельности и за всех вместе взятых, но он был не обидчив и тянул свою нелегкую лямку.

Десятиклассники вдвое увеличили число штатных рабочих отделения. Жили они все в одном вагончике, перегороженном одеялом. Разумеется, это было не ахти как удобно, но если так жили на центральной усадьбе, то здесь и подавно ничего лучшего придумать было нельзя.

Несколько раз я бывал у ребят. Чувствовалось, что им приходится нелегко, но все трудности быта воспринимались ими как нечто временное и неизбежное сейчас в эту горячую, страдную пору. Юноши работали штурвальными. Пермячка Рита Зубова, молчаливая и серьезная девушка, была назначена весовщицей. Больше никто ответственных должностей не занимал. Девочки работали на разных работах, по большей части на току.

Турочаки ждали еще двух человек — Суртаева и Синельщикова. Они задерживались в Турочаке на курсах трактористов. Видимо, это были хорошие хлопцы, потому что о них часто вспоминали, в особенности Кочкин, большой, веселый и покладистый парень.

— Чего они там резину тянут? — возмущался он. — Может, раздумали ехать? — И тут же категорически отвергал такое предположение: — Все равно явятся. Это свои хлопцы.

Говорил он о них с грубоватой мужской нежностью.

Суртаев и Синельщиков приехали в конце августа. Оба удивительно симпатичные мальчишки. Суртаев — чуть повыше, смуглолицый. Синельщиков, кажется, моложе. Лицо у него круглое, чуть вздернутый нос и непокорный хохол над выпуклым лбом.