Под ветрами степными - [12]

А Женька горячился и заметно похудел за каких-то три дня. Доставал плицы, метлы, деревянные лопаты. На краю тока установил небольшую палатку для себя и Володи. И уже серьезно успел поругаться с главным совхозным электриком Сашей.

Отказал мотор у клейтона, послали за Сашей. Он долго не приходил, потом явился с чемоданчиком, взъерошенный и злой, как всегда.

Пока Саша копался в моторе, Рябов успел поджечь солому, которой устилали ток перед прикатыванием. Теперь ее собрали, и она лежала длинным валком.

— Что вы там устраиваете?! — закричал Саша. — Совсем сдурели!

— Нам управляющая приказала сжечь, мы и зажгли, — невозмутимо отвечал Рябов.

— Сказал бы я твоей управляющей! — кричал разъяренный Саша, наступая на Женьку и безуспешно пытаясь на ходу закрыть свой чемоданчик.

— Она бы тебе тоже сказала!

— Нет! — окончательно взорвался Саша. — Здесь нужен заведующий, а не осел!

Пришлось объяснять Рябову, что он был не прав.

В данном случае пал соломы мог пройти благополучно. Но правила техники безопасности на то и созданы, чтоб их соблюдать. Он слушал хмуро и остался, пожалуй, при своем мнении, что все мы перестраховщики.

Вечером у конторы я увидел неожиданно Юльку Четвертакова. Он стоял у газетной витрины, небрежно засунув руки в карманы брюк. Видавшая виды черная кепчонка небрежно сдвинута на затылок. На земле рядом с ним тощий ободранный чемодан.

Много было обид на Юльку, но был он все-таки очень свой.

— Здравствуй, Юлька! — окликнул я его.

В торопливости, с которой он обернулся, и в глазах его сквозили замешательство и тревога.

— Приехал работать, — сказал он и сразу же принялся объяснять, как получилось, что он отстал от класса. Это было очень сложно: хотел ехать с нами, потом передумал и решил поступить в институт, а на пароходе по пути в Барнаул снова решил ехать в совхоз, но было теперь стыдно.

Он замолчал, а на его лице, сером от пыли, застыло напряженное выражение. Такое лицо у него было однажды в школе, когда он прочитал мне свою морскую поэму и ждал, что я скажу о ней.

Я думал о том, что скажут Юльке ребята: самые строгие судьи — они.

Возможно, в сутолоке надвинувшейся уборки ему и удалось бы избежать официального разговора со всеми, но буквально с машины он попал на комсомольское собрание. Обсуждалось чрезвычайное происшествие: Николай Щукин самовольно прогулял неделю в Усть-Пристани. Теперь его сняли с комбайна, на котором он был закреплен штурвальным. После этого он почти перестал появляться на отделении, в вагончик приходил только спать, а день проводил в клубе у Мацнева.

Собрание шло на стане третьего отделения, на поляне, обсаженной густым черемушником. Сидели та земле вокруг Игоря, который вел собрание.

— Ты думаешь в совхозе работать? — спрашивал он Щукина, который лежал на животе с таким видом, как будто все происходящее не имело к нему ни малейшего отношения.

— Его из вагончика надо выселить, — внесла предложение Таюшка Чудова. — Он выспится днем в клубе у Мацнева, а потом никому спать не дает. Такие анекдоты рассказывает, что уши вянут!

— Не хотели бы, так не слушали! — огрызнулся Николай.

Тогда девочки заговорили все разом, припоминая все прегрешения Николая. Он зажал уши и выпалил:

— Ну, раскаркались… вороны!

Такой грубости никто не ожидал. Игорь потемнел, лицо его стало совсем взрослым. Он глухо сказал:

— Девчонок не смей обижать. Пока ты их подола не стоишь. Ясно? Хочешь с нами жить в совхозе, работать — живи. А не хочешь — катись на все четыре стороны.

Настроение у всех испортилось. Конечно, никто не ожидал от Щукина особенных подвигов на целине, но в то же время кто мог думать, что он так поведет себя здесь.

Юлька понуро ожидал своей очереди. Оборот дела со Щукиным произвел на него впечатление. В школе можно было бы отшутиться, но здесь этого лучше не делать. Объяснял он причины своего отсутствия стоя, не зная, куда девать руки. Вопросов долго никто не задавал.

Молчание, приобретавшее тот смысл, что объяснениям Юльки не очень-то верят, прервал Рябов. Не глядя на Юльку, он спросил ледяным тоном:

— А чего ты про нас в Пристани наговорил?

— Чего наговорил? — удивился Юлька.

— Ты не прикидывайся! — настаивал Рябов. — Ты ведь сказал, что мы все в грязи живем и голодные? Кроме тебя — некому!

— Я ничего никому не говорил — как хотите! — не признавался Юлька.

На него избегали смотреть, потому что он был жалок и совсем не похож на прежнего веселого и независимого Юльку, каким он был в школе. Он чувствовал, что ему не поверили.

Оформился Четвертаков на третье отделение и поселился вместе с ребятами. Ему досталась крайняя, у самой двери, полка. После собрания его больше ни о чем не спрашивали и ничем не попрекали. Но прежние отношения как-то не налаживались.

Вставал он раньше всех. Первым завтракал в столовой и уходил ремонтировать комбайн, на котором был закреплен штурвальным. По вечерам молодежь собиралась на волейбольной площадке. А Юлька оставался в вагончике один, зажигал керосиновую лампу и, зажав голову ладонями, читал толстенное наставление по трактору «ДТ-54».

Третье отделение первым включилось в уборку. Еще до дождей пять лафетов здесь начали валить ячмень. Первые два дня дела шли плохо. Только лучшие совхозные комбайнеры выполняли норму. Потом пошло лучше, но триста гектаров косили целую пятидневку.