Под сводами высокой лжи - [12]

– Старик, нам надо поговорить, давай выйдем.

– Разве есть тема для разговора? – удивился Юра.

– Не валяй дурака, ты прекрасно понимаешь. Или сдрейфил? – улыбка Олега сделалась ещё более самоуверенной.

– Если ты настаиваешь… Давай выйдем из квартиры, чтобы здесь не шуметь, – Юрий был уверен в себе – уже два года он занимался карате.

На лестничной клетке они встали друг против друга. Олег был почти на голову выше, смотрел сверху вниз.

– Ну вот что… – начал он, взял Юру за воротник и потянул к себе.

Схватка была короткой. Юрий сделал подсечку ногой и двумя быстрыми ударами в наглое лицо опрокинул Олега навзничь. Падая, тот стукнулся белобрысым затылком о стену. Самоуверенность его испарилась, но он не остыл.

– Ты просто сволочь, – прошипел Олег, наливаясь злобой.

– У вас дурные манеры, сударь, – ответил Юра. – Надеюсь, тема на этом исчерпана?

Олег поднялся, сжимая кулаки, но не сделал и шагу в сторону соперника. Внезапно он испытал прилив сильного головокружения и прислонился к стене, прикрыв глаза.

– Головка бо-бо? – сочувственно спросил Юра и пошарил в кармане в поисках носового платка. – Ладно, пойдём в хату. Возьми-ка платок, а то у тебя из носа течет.

* * *

Годы, проведённые в институте, внезапно закончились. Юрию показалось, что эти пять лет, бурных и ярких, могли запросто поместиться на его ладони – таким крохотным теперь представлялся этот радостный отрезок жизни. Только что каждый день был бесконечным и беззаботным, и вдруг всё круто изменилось.

Поднявшись на очередную ступень по лестнице жизни, Юрий обнаружил себя в тесном пространстве конторы, уставленной столами, заваленной бумагами, загромождённой компьютерами, наполненной ровным гулом голосов, принтеров и телефонными звонками. Фигуры в белых рубашках и чёрных пиджаках переходили из комнаты в комнату с видом собственной значимости, в воздухе витал запах духов, лосьона для бритья, растворимого кофе.

Всё, что было в жизни Юрия до прихода на работу, обернулось мимолётным видением. Теперь пришло горькое пробуждение. Наступила серая явь. Сухая рутина. Существование в кольце бесконечного хождения с работы и на работу. Нелепое прозябание в однообразном ритме конторских дел ради нескольких свободных часов вечером. В тоннеле размеренного и тоскливого существования, обещавшего оставаться таковым до конца дней, единственным источником света были студенческие годы, может, ещё пара-тройка последних школьных лет, но свет этот шёл из-за спины. О том времени можно было только вспоминать. И эта память, выставленная Юрием вперёд, словно маяк, оживляла новоиспечённого клерка, но одновременно и медленно уничтожала его.

– Юрка, послушай меня, – говорил ему отец, – жить прошлым нельзя. Никак нельзя. Мечты о прошлом – это слёзы. А слёзы не помогают в жизни.

– Но мне так плохо, пап, невыносимо плохо. Я думал, что жизнь… дана для того, чтобы жить, чтобы успевать думать, успевать творить… А тут…

– Разве ты не успеваешь думать? Что мешает тебе? – спрашивал Николай Петрович.

– Как только я начинаю думать, я понимаю, что не живу. Это не жизнь. Это убивание жизни.

– Ты хочешь сказать, что я, дотянув до пятидесяти с лишком лет, вовсе не жил? Я вкалывал, между прочим, как вол, чтобы ты мог получить что-то…

Николай Петрович нахмурился, не зная, как объяснить сыну. Юра похлопал его по руке.

– Должно быть, у тебя другое отношение к жизни, пап, – предположил он. – Тебе нравится быть начальником?

– Да, нравится. И тебе понравится, когда подтянешься по служебной лестнице, – убеждённо сказал отец. – Всему своё время.

– Нужно ли мне это время, пап? Нужно ли вообще это всё? – Юра был грустен. – Мне бы куда-нибудь в тайгу податься, жить там, промышлять охотой, приносить в дом мясо, есть, спать, просыпаться с первыми лучами солнца.

– Жить там? Почему-то людям кажется, что жизнь где-то там непременно лучше, чем здесь.

– Я не сказал, что лучше. Я имел в виду, что она другая.

– Ты полагаешь, что жить жизнью таёжного охотника так просто? – спросил отец.

– Физически, конечно, труднее, а в остальном…

– И ты мог бы вести такую животную жизнь? – перебил отец.

– А разве мы не животную жизнь ведём? Разве наши одежды делают нас людьми? Мы так же жрём и срём, как первобытные люди… Я вот что вдруг понял: они – дикари то есть – жили и живут трудно, очень трудно, всегда трудно. Ни о каких удобствах нет речи. Жизнь их – непрерывная борьба за существование. Всё так. Но им легче, чем нам, ведь у них нет никаких «высоких» целей – только жить. А мы мечтаем о свободном времени, об отдыхе, о развлечениях. Мы боремся не столько за жизнь, сколько за всякие блага, мыслимые и немыслимые. Это величайший самообман. Мы путаем глубинную суть жизни с этими благами, подменяем одно другим. Но если мне не нужны эти блага? Я не нуждаюсь ни в каких казино, ресторанах, огромных суммах денег. Мне нужно время, чтобы сидеть на природе и дышать свежим воздухом. Мне нужно время, чтобы сочинять. Мне нужно время, чтобы заниматься любовью. Да, хочется, чтобы вокруг всё было красиво, изысканно, может быть, даже шикарно. Но разве первоклассный отель более великолепен, чем вершины Алтая? Они тоже шикарны, но по-другому. Неужели следует продавать всю свою жизнь за деньги, чтобы однажды – когда-нибудь потом! – можно было потратить эти деньги на дорогой отель? Разве ты не согласен, что это нелепость? Ты только вникнивэто: зарабатывать «на жизнь». Но где же сама жизнь? В зарабатывании? Я не понимаю такого расклада, отказываюсь понимать. Жизнь должна быть качественной ежесекундно. И если процесс зарабатывания превращается в смысл жизни, то уж прости меня, тогда жить не стоит вообще…