Под солнцем Севера - [26]

Близ вершины тундра уступала место глыбам горных пород и россыпям камней. Каменные глыбы обросли, будто узорами, накипными и слоевищными лишайниками (ризокарпон, гирофора и иные роды). Превосходно росли кустистые лишайники в расщелинах среди камней, где их никто не топтал. Правда, условия существования тут незавидны: вершины находятся на пути сильных холодных ветров, а зимой обычна свирепая стужа. Но лишайники изумительно выносливы. Они способны противостоять и ветрам, и морозам. Сильно высыхая, они могут претерпевать любые невзгоды арктической жизни, оставаясь живыми.

По выносливости лишайники превосходят многие виды разных мхов. Мы не раз видели в северной нагорной тайге, как пышно разрастаются лишайники на холодных склонах. На деревьях они предпочитают северные стороны стволов и служат как бы живым компасом.

Мне пришлось задержаться, а Коравги ушел вперед. Закончив работу, я двинулся дальше и начал карабкаться по склону вверх, куда ранее прошел охотник.

Путь преградила поперечная щель. Она оказалась не настолько узкой, чтобы ее можно было перепрыгнуть. Я остановился и начал осматриваться. В ущелье почти отвесно обрывались скалы. Глубоко внизу шумела горная река.

На противоположной стороне показался Коравги и подсказал, как к нему добраться.

— Только не гляди вниз, — добавил он.

Подойдя к краю обрыва, мне пришлось стать на колени и, ухватившись правой рукой за выступ скалы, поискать ногой естественный каменный карниз. Карниз был найден и оказался удобной опорой. Труднее отыскалась опора для другой ноги, пониже карниза. Пришлось перехватиться левой рукой. Наконец и второй» упор был нащупан. Ниже края обрыва находилась перемычка между скалами, она позволила проползти под нависшими скалистыми козырьками. Позднее нашелся выход из дикого туннеля и стало возможным подняться на скалу, где стоял охотник.

С каждым днем я убеждался, что со встречей с Коравги в прошлом году на Омолоне мне повезло. Теперь охотник превосходно ориентировался и в этих местах.

Покидая равнинную тундру и взбираясь по склону, мы простились, наконец, с горными ручьями и маленькими речками, стекавшими в тундру и несущими свои воды в Восточно-Сибирское море. Оказавшись на южном склоне хребта, мы теперь нередко шли вдоль ручьев, впадающих в далекий отсюда Малый Анюй. Но и северные (морские) и южные струи воды, как родные сестры, рано или поздно должны были попасть в океан. Но первые пробегут свой путь скорее, чем вторые, которым предстояло вернуться на север только после слияния с большой водной дорогой края ^:— Колымой.

Собираясь сделать передышку, мы расположились на склоне. Выкапывая для гербария растения, я невольно прислушался к земле. Ухо уловило неясное журчание. Где-то в недрах сочилась вода, пробиваясь на волю. Спустившись в падь, мы обнаружили бочажок, наполненный ключевой прозрачной водой.

Здесь развели костер, зажарили на углях двух добытых Коравги куропаток и теперь ели, сидя на обсохшем бугре. Перед нами росли кусты тальника. Мягкий ветерок тихонько покачивал ветви, перенося пыльцу на неоплодотворенные цветки.

Подкрепившись, пошли дальше и наконец достигли долины Тумкилин. Вместе с реками Ленлувеем и Виринейвеем она. составляла оригинальный веер притоков реки Лельвергыргын, впадавшей в Погынден. Все эти речки ламуты называют дочками Погындена, а его самого — сыном Малого Анюя.

На четвертый день путешествия около девяти часов утра мы подошли к палатке. Олени под присмотром Егора мирно паслись на превосходных кормовищах. Нас одолевала усталость, да и оленям следовало подождать прохладной ночи.

В одиннадцать часов вечера наш отряд покинул долину. Медленно падали снежинки. Северный ветер иногда подхватывал их и кружил в воздухе.

Понемногу все вокруг забелело. Смутно различалась седая вершина горы Медвежьей, где мы бродили, тщательно высматривая следы леса. Над рекой вдоль русла летели гуси и их громкое «кага-кага» разносилось далеко. Направление взяли на гору Лельвергыргын.

Пение какой-то птицы остановило меня. Отрывистая звонкая трель напоминала нечто вроде «ти-си-ти-ти-си-ти».

Вначале высокий и резковатый звук понемногу ослабевал и, наконец, песня вовсе оборвалась на одном из колен.

Мы находились по соседству с нагромождением камней. По пению можно было предположить, что птица находится где-то совсем близко, но ничего похожего вокруг не замечалось. Тут я обратил внимание, что у входа в одну из расщелин набросано много злаков и других растений. Разглядывая кучку недавно сорванных и отчасти высохших трав, я вдруг обнаружил буровато-серого зверька. По-видимому, он вылез из расщелины, но, увидев человека, сразу же юркнул в нее обратно.

Так вот кто пел, спрятавшись в норе: не птица, а грызун-пищуха! Далекая родственница зайца, она уступает ему по своей величине и по длине ушей.

Пищух справедливо называют сеноставцами. Разбросанные на сушку травы были началом будущего стожка душистого сена. Такими заготовленными впрок запасами и поддерживает зверек свое существование в течение долгой зимы.

Невдалеке оказалась другая кучка травы. И вдруг оттуда снова послышалась та же «мелодия». Теперь не было сомнения и в том, что тут живет не одна пищуха. Эти общительные зверьки, обитающие обычно колониями, соединяют норы подземными ходами, да и снаружи между входными отверстиями были заметны протоптанные тропинки. Начали попадаться и разбросанные горошины помета, похожие на заячьи орешки, — верный признак обитания здесь многих пищух.