Под шорох наших дизелей - [43]
В ответ капитан 2 ранга Носик коротко радировал: «Служите до весны, Родина вас не забудет!»
«Но и не простит», - мрачно продолжил известное изречение Веревкин, понимавший насколько расплывчато понятие «весна» в Арктике. Мало того, что плакало его представление на звание «старший лейтенант», о котором ни одна собака не вспомнит, так еще и семья бог весть когда увидит. Еще на четвертом курсе училища Петр пополнил когорту «женатиков» и даже успел родить сына, получив его одновременно с лейтенантскими погонами. Мрачные мысли начали одолевать: «Жена-красавица одна-одинешенька, сын растет без отца. Если когда-нибудь и выберусь из этой дыры, то жена наверняка успеет сбежать, а сын станет называть дядей».
Стало ясно, что необходим подвиг. Иначе забвение гарантировано. Но где же найти место подвигу? В голову закралась дурацкая мысль о взятке начальнику гидрорайона, которая была тут же отброшена до лучших времен. Оставался острый аппендицит, но аппендикса Веревкин неосмотрительно лишился еще на втором курсе училища. Тогда это позволило ему избежать гауптвахты за организацию «поточной» сдачи экзамена, позволившей выдать даже тупых за отличников. В случае полной непроходимости сдававших гарантировалось, как минимум, «хорошо». «Ноу-хау», подразумевавшее «подкуп» лаборанток и массовую «засветку» билетов, вообще-то принадлежало приятелю по Нахимовскому училищу Боре Татищенко (он же Тать), но попался Веревкин.
«Неужели остается взятка? Но где ее взять? И как их, вообще, дают?» - вопрошала себя далекая от коррупции натура Веревкина.
Поскольку золотых приисков поблизости не наблюдалось, оставалось одно - охотничьи трофеи. Петр сделался заправским охотником. Оружия было предостаточно, а маячники снабдили его широкими и короткими нанайскими лыжами, подбитыми оленьим мехом. За два месяца интенсивного «промысла» на побережье удалось добыть лишь облезлую лису, которая, не попадись на глаза Веревкину, непременно подохла бы самостоятельно, причем, ненамного позже. На взятку ее шкура явно не тянула.
Только однажды Петру удалось подкрасться к спящему на кромке льдов тюленю. Он тщательно прицелился и даже попал. Тюлень дернулся и обмяк как тюфяк. Однако Веревкин рано радовался. Метрах в трех от торжествующего охотника «добыча» ожила, дернулась и медленно сползла в полынью. Кровавый след смертельно раненого животного, уходящий на глубину, долгие годы преследовал впечатлительного и где-то даже легкоранимого Петра...
Тем временем ссылка продолжалась. Белое безмолвие, царившее в коротких промежутках между стихийными катаклизмами, наполняло сердце беспросветной тоской. Раз в месяц ее развеивал шум вертолета, сбрасывавшего почту и все необходимое для жизнедеятельности верных присяге моряков. Затем снова воцарялась звенящая мертвая тишина. Впрочем, ненадолго. До первого шторма или бурана.
Веревкин научился подолгу смотреть на мерцающий мириадами бликов снег. До рези в глазах. Это наполняло сознание каким-то философским смыслом. Созерцание абсолютно чистого листа, в который раз наводило его на мысль - насколько мало сделано в жизни. Полярные куропатки были неотъемлемой частью заснеженной тундры. Стайками по 100-200 особей они «заседали» в глубоком снегу, маскируясь настолько искусно, что неопытный охотник мог не заметить их с расстояния в каких-то пару метров. Выдавали их лишь черные бусинки-глаза. Резкое движение и белая пернатая туча взмывает у тебя из-под ног, на мгновенье застилая изрядный кусок сероватого неба. Охотнику остается, не целясь, выстрелить над собой, желательно, конечно, дробью. Терпение вознаграждается несколькими крупными отъевшимися ягелем тушками. Ликование в стане сподвижников обеспечено, ведь на смену обрыдлой тушенке приходит вкусная и здоровая пища - ДИЧЬ в чистом виде!
Но вожделенного крупного зверя, росомахи или песца, обладающего мало-мальски ценной шкурой, годной для «взятки» не попадалось, хоть ты тресни!
Аппаратная, в которой размещалась приемно-передающая аппаратура, стояла в 50 метрах от жилого барака. В тот день на вахте в аппаратной стоял матрос Хаджибаев. За два года службы он настолько познал русский язык, что мог даже писать, причем, ограничиваясь исключительно согласными. Не будем приводить примеров, поскольку подавляющая часть его литературного наследия оставалась абсолютно непечатным. Наступил вечер, и под джазовую мелодию Дюка Эллингтона, доносившуюся из видавшего виды радиоприемника «Океан», лейтенант читал «Преступление и наказание». Вы не представляете, насколько хорошо читается Достоевский в уединении полярной станции или автономном плавании. Конечно, если вас не отвлекают ежечасно на какие-нибудь боевые тревоги. Вот и сейчас, совершенно некстати прозвучал подозрительно долгий зуммер полевого телефона образца 1939 года. Состроив недовольную гримасу, Веревкин поднял трубку и услышал истошный крик Хаджибаева:
- Сэрий мышка, сэрий мышка!
- Что за мышка, мать твою за ногу, - ласково поинтересовался потревоженный Петр.
- Болшой мышка, очен болшой, силно двер колотит, - орал матрос.
Почуяв неладное, Веревкин, как был в кальсонах, нырнул босыми ногами в унты, на ходу набросив альпак. Выхватив из-под подушки верный ПМ, он передернул затвор и, прокричав зычным голосом: «Всем в ружье!», - отважно шагнул в объятия колючей вьюги. Несмотря на сумерки, уже подбегая к аппаратной, лейтенант отчетливо разглядел солидных размеров белого медведя. Тот продолжал с упоением уродовать вверенную ему, Веревкину, материальную часть.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).