Под ризой епископа - [35]

— Что так?

— Э-э, тут, брат, дело хитрое, — Сидоров подмигнул и поднял указательный палец. — Мельница-то моя на три колхоза. Все мое начальство — сельский Совет, он и легурирует все дела, доверяет мне — и все тут. А этот гусь сует нос куда не следует. Помол ему давай первому, а гарнец с него брать — и не моги. Пьяный как заявится, за грудки хватает: ставь ему кумышку, хушь из колена выломи. Не дашь — драться лезет. Фулиган и нахал, больше о нем ничего доброго не скажешь.

— Действительно, я слыхал уже, драчлив он свыше всяких мер, — подхватил Ковалев, — с самим председателем Романовым, говорят, когда-то подрался.

— И это было. Неужто я дожил до седых волос да врать буду, — уверял Сидоров. — Романов ему не поддался, а драка была. Ты хочешь от меня узнать, из-за чего она произошла, кто зачинщик?

— Не совсем. Мне уже многие рассказывали про это. А вы вот лучше бы мне про другое поведали: кто с ним в тот день на мельницу-то приезжал?

— С Кожевиным, что ли? Такой узкоглазый, на татарина похожий?

— Вот-вот.

— Так то Митька Крюков с Юрков. Он там в староверской церкви псаломщиком служит. Как драка-то завязалась, так Митька отвязал коня, вскочил в розвальни — и был таков. Трусоват, знать-то, не шибко любит али боится таких спектаклев. Али не знаете? С виду тихоня, а хитер, ровно лиса. С Кожевиным-то они давно не разлей вода, задушевные дружки. Все о чем-то шепчутся, промеж себя судачат, других сторонятся. Пес да и с вами, думаю, толкуйте, сколь хотите, а я и без вас не пропаду. Частенько они ко мне наезживали. А вот после той драки — все, шабаш! Отшил пакостников. Мне с ними не детей крестить.

Ковалев обвел взглядом просторную избу. Это не ускользнуло от Сидорова.

— Ежели ты завидуешь, что у меня дом на двоих-то со старухой великоват, то признаюсь тебе, — дело прошлое, — сполна я отсидел за эти вот, будь они неладны, бревнышки. И вот ведь ерунда какая приключилась: выписал меньше, вывез же побольше. Навроде бы што тут такого: лесу не убудет, а однако приписали статью того кодекса. Так что не завидуй, дорого мне дом-то обошелся. Да кабы не денежки, всыпали бы мне лет с десяток, а так я три отсидел — и квиты. Не нами это придумано. Нонче тот мудрен, у кого карман ядрен. Были бы деньги, за них все сделать можно, стало быть.

Сидоров, выпивший за разговором еще стакан, заметно начал хмелеть. Он положил кулаки на стол, склонил на них лохматую, давно не чесанную голову и затянул:

Цыганка с картами, дорога дальняя,

Дорога дальняя в казенный дом.

Быть может, старая тюрьма Таганская

Меня несчастного по новой ждет.[27]

К нему подошла хозяйка, тучная, проворная женщина, толкнула в бок.

— Опять набрался никак? Гость-то сидит, ни в одном глазу, а он ровно бык опоенный уж замычал.

Сидоров поднял голову, встрепенулся.

— Кыш отседова, у нас идет мужичий разговор, не мешай, — он перевел взгляд замутненных глаз на Ковалева. — Смотрю я на тебя и сам про себя думаю: почему же гражданин-товарищ не стал угощаться? Да потому, дурья башка, что он кое-што выпытывать пришел, а не самогон жрать да исповедь слушать. Понял? — он постучал по своей отяжелевшей голове, клонившейся то к одному, то к другому плечу, и продолжал: — М-мда, правильно говорят старые люди, што от сумы да от тюрьмы не отрекайся. В нашем деле, сам знаешь, не заметишь, на чем и споткнешься. Попробуй-ка влезь в мою шкуру. Жизнь человека, она завсегда на волоске висит. Одно утешение: чем раньше посадят, тем раньше выпустят. Опять же смешной ты какой-то, гражданин-товарищ. Пришел на мельницу, а расспрашиваешь не о работе мельницы и не о сборах за помол, а о какой-то драке. На кой ляд она далась тебе? Все уполномоченные пытали меня о том, как работает мельница, не лишнего ль беру с помольцев гарнцевый сбор[28] и всякое такое протчее. Намедни только копаться перестали. Да шиш, ничего не выкопали. Хотели меня под раскулачивание подвести, а я взял да передал мельницу-то для колхозов. Шалишь, брат, ты Сидорова за целковый не купишь. Так што говори прямо, што тебе от меня надобно?

Ковалев почти не вникал в бормотание захмелевшего хозяина. Значит, узкоглазый служит в Юркинской церкви! Теперь бы как-то о кнуте уточнить и о том, по какой нужде он к бабке Аксинье наведывался. Спросить так, чтобы это было естественно и не насторожило. В этот момент хозяин поднялся из-за стола и прошел для чего-то на кухню. Воспользовавшись этим, Ковалев вылил самогон из своего стакана в большой горшок с фикусом и наполнил его водой из ковша, стоявшего на столе. Из-за перегородки вернулся Сидоров.

— Маешься ты, гражданин-товарищ Димитрий, со своим-то стаканом.

— Так давай выпьем, Егор Григорьевич, — предложил Ковалев. — Эх, где наша не пропадала!

Сидоров недоуменно уставился на уполномоченного, а тот в два глотка осушил стакан.

— Вот это ловко! — обрадовался хозяин. — Марфа! Ососка[29] на стол! Шевелись, да побыстрей! Ползаешь, ровно черепаха. Пировать, так пировать!

— Часом, Егор Григорьевич, не помните ли, какое обычно зерно у вас молола бабка Аксинья рожь или пшеницу? — не прямо, начал Ковалев.

— Из Костряков которая?

— Да.

— Во когда ты о помоле-то заговорил! С этого и надо было начинать. Што, пожаловалась, што ли, богомолка?