Под прицелом - [17]

– Вряд ли мой отец когда-нибудь водил трамвай. Помню, он водил автобус "Вудворт". Знаете, на юг до реки, а обратно до ярмарки.

– Конечно, я на нем ездил.

За бифштексами с картошкой почти не разговаривали. Райан вспоминал воскресные обеды в домашней столовой, которая также служила ему спальней: мать, две старших сестры, почти всегда приятель одной или другой. Отец присутствовал редко, только когда не работал по воскресеньям.

Они жили в квартире с двумя спальнями на пятом этаже старого многоквартирного дома. Мать с отцом в одной спальне, две сестры – в другой, заваленной одеждой, журналами, бигуди, всякой белибердой. А он спал в столовой на диване с мраморными ручками. Рубашки, носки и белье держал в нижнем ящике секретера в гостиной. Уроки готовил за столом в столовой, прислушиваясь к телевизору в гостиной. Потом приходил отец с саквояжем, в серо-голубой форменной кепке, надетой набекрень и заломленной, как у военных летчиков Второй мировой войны. Если он по пути останавливался опрокинуть пару рюмок, об этом всегда можно было догадаться. По выходным отец сидел за обеденным столом причесанный, в чистой спортивной рубашке, надраенных до блеска башмаках и раскладывал пасьянсы. Он раскладывал их почти целый день, с сигаретой в зубах, откидывая назад голову, прищуренными глазами глядя вниз на карты. Днем пил пиво и читал газету. Кроме газет, ничего не читал.

– Соус "Супер" нужен?

– Нет, просто кетчуп.

Отца никогда нельзя было принять за шофера автобуса. Он был симпатичный, темноволосый, довольно худой. Хорошо одевался. Но он был шофером, которому перевалило за сорок, зарабатывал около сотни с четвертаком в неделю, имел жену и троих детей, жил в многоквартирном доме, пропитанном запахами кухни, с обшарпанным линолеумом в коридоре. Пусть он заламывал кепку и надевал ее набекрень, прикидываясь пилотом "Боинга-707" или водителем грузовика со взрывчаткой, все равно оставался шофером автобуса транспортной компании, и этого никаким способом не изменишь.

– Как насчет десерта?

– Нет, пожалуй. – Райан хлебнул воды. – Знаете, мой отец умер в сорок шесть лет.

– Ну... – Мистер Маджестик смотрел на свою руку, держащую стакан с водой, и Райан тоже перевел взгляд на эту руку, мясистую, загрубевшую, с припухшими костяшками и желтоватыми потрескавшимися ногтями, в которой ресторанный стакан казался тонким и хрупким. – Не знаю... По-моему, человек просто умирает, и все.

– Да. Наверное, все мы должны умереть.

– Я не то имел в виду, – возразил мистер Маджестик. – Я не про то. Я хочу сказать, нам предназначено умереть. Нельзя лишать себя жизни, но мы тут затем, чтобы умереть. Ты католик? То есть, судя по твоей фамилии...

– Угу. Был.

– Ну, не понимаешь, о чем я?

– Я никогда мальчишкой не прислуживал у алтаря, ничего подобного.

– Господи Иисусе, зачем тебе прислуживать у алтаря? Тебя ведь учили, правда? Ты ходил в церковь?

– Не будем вдаваться во все это.

Мистер Маджестик не сводил с Райана серьезного взгляда, потом смягчился и улыбнулся, продемонстрировав идеальные искусственные зубы.

– Мы толкуем о смерти. Ну ладно, пошли в "Пирс"!

* * *

Официантки в красных штанах видно не было. Она ушла. Теперь столики обслуживала невзрачная девица, внешне смахивающая на индианку. Девушки в баре присутствовали, только, кажется, ни одна не была в одиночестве. Стало больше шума, зажглись лампы, народу намного прибавилось. За длинным столом пили пиво немцы, похоже, студенты колледжа. Орали без умолку. Наверное, ходили на паруснике или на прогулочном судне. В общем, было уже не так симпатично, как раньше.

Снова усевшись с мистером Маджестиком за столик, на котором опять появился кувшин с пивом, Райан увидел, как вошел Боб-младший с девушкой. Он не сразу узнал девушку, потому что наблюдал за Роджерсом, пока парочка пробиралась к стойке бара. Боб-младший весь так и сиял, в сверкающей спортивной рубашке с отложным воротничком, отвороты которого лежали на плечах, с короткими и еще раз закатанными рукавами, с серебряной цепочкой для часов и прочими причиндалами, с волосами, зачесанными назад на манер Роя Роджерса[9]. Он пристроил свою здоровую задницу на крутящемся стуле у стойки, а пришедшая с ним девушка ушла в дамскую комнату.

– Те ребята с "Додж-Мейн" заглядывали после смены, – рассказывал между тем мистер Маджестик. – А вот вечером их заманить – это фокус.

Боб-младший смотрел в их сторону, и лоб у него точно оказался чисто белый.

– Ну, дело было в августе, и нам пришло в голову заняться свежей кукурузой. В заведении с такой вывеской ничего больше не съешь на пятьдесят центов. Да только была у нас одна кастрюля, – продолжал мистер Маджестик. – Мы ее специально держали. Наверное, на дюжину с лишним початков. Ну, приходят ребята, заказывают кукурузу – хотят посмотреть, сколько смогут съесть, понимаешь? Пятьдесят центов, можешь себе представить? Конечно, им приходилось обождать, потому что в одной кастрюле можно сварить не больше десятка с половиной початков. И они ждали, и пили, я имею в виду, запивали, чтоб больше вошло. Вот так мы зарабатывали и на выпивке, и на кукурузе. Видишь ли, сами покупали ее по двадцать пять центов за десять початков, а продавали по пятьдесят. Правильно? – Мистер Маджестик победно откинулся на спинку стула. – Только никто из них не съедал за раз больше двенадцати – четырнадцати початков!