Под небом пустыни - [41]

* * *

Мы, как и многие интеллигенты, думали перед поездкой в Великую Соляную пустыню, что она похожа на гладкую, ровную ладонь, где нет ни ручьев, ни холмов, ни гор, ни рек. Это представление могло быть верным в какой-то степени, если иметь в виду все огромное пространство Соляной пустыни и пустыни Лут от гор Загроса до восточных рубежей Ирана, и от Эльбурса до границ Мекрана. Однако пассажирам, помещавшимся в кабине крохотной машины и часто знакомящимся с ухабами и выбоинами дорог пустыни, так не казалось. На самом деле Соляная пустыня ни в чем не уступает другим живописным уголкам нашей земли. Пустыня не однообразна, не утомительна. Подыскивая подходящее определение для пустыни из арсенала «божественного коллийата»[96], мы бы сказали, что ей не место среди газелей и касыд. Пустыня не обладает лаконичностью и изяществом газели и пространностью и плавностью касыды. К ней не подходит также определение месневи[97] — эпической поэмы. Зато она похожа на бесконечно долгий бахре-тавиль [98] со строфой, тянущейся от десяти до ста километров. В пустыне множество покатостей, уклонов и подъемов. Узоры пустыни похожи на крупный рисунок мазлеканских ковров. Язык пустыни пестрит тяжеловесными, резкими словами, но вместе с тем он очень благозвучен и приятен на слух. Нужно запастись терпением, чтобы вчитаться в ее письмена, пока постепенно не раскроется вам вся твердость и величественность замысла ее мелодии.

Через несколько километров после Хорунека караванная дорога становится очень приветливой. Какое-то время она бежит вдоль русла реки и высохших ручьев. Дорога как бы забывает о проблеме «быть или не быть». Она превращается в протоку и не помнит о священном обете служить людям. Это случается тогда, когда вы проезжаете мимо крохотной деревушки Докале. Ее часто приходится терять из виду, потому что на протяжении нескольких километров простирается царство холмов. Но вот вы избавляетесь от лицезрения громады камней, усеявших русло реки, и попадаете на твердую почву пустыни. Издали виднеется среди ослепительных солончаков прилепившееся к горизонту черное пятнышко селения Шахре Ноу.

Представьте, что из толпы придворных поэтов-панегиристов выбирают самого изощренного и маститого. Посылают его в свите могущественнейшего шаха Ирана в пустыню. Шах велит этому вралю воспеть его в касыде, придумать подходящее название для такого забытого богом места, как селение Шахре Ноу, и получить взамен сто кошелей золота. Невероятно, что придворный поэт, истощив весь запас воображения, назвал бы это селение Шахре Ноу (Новый город). Это не город и не деревня, а нечто вроде небольшого оазиса-сада, где растут финиковые пальмы, к тому же бесплодные. Наверное, когда караван верблюдов добирался до такого оазиса, люди спешивались и отдыхали под тенью пальм прямо нагишом. Пили воду из колодца. Кто дал этому оазису имя Новый город — неизвестно. Может быть, им был какой-нибудь хворый человек, который в горячечном бреду лихорадки принял тень финиковых пальм оазиса за райские кущи и с наслаждением дремал под деревьями, погрузившись в забытье. Больное воображение рисовало ему контуры прекрасного сказочного города. А выздоровев, в кругу близких и родных примерно так вспоминал он тяжелое путешествие:

«На самом краю пустыни, чуть живые от лихорадки, мы вдруг набрели на красивый город. Воздух его так благостен, что все немощные и больные воскресли и ободрились. Я во всем мире не встречал такого места».

Либо надо согласиться с таким происхождением названия селения, либо искать ключ к решению странной загадки в известном изречении арабов «Имена даруются небом». В этой деревушке самой многолюдной оказалась наша машина с четырьмя пассажирами на борту, которая на несколько минут остановилась возле пальмовой рощи, а потом тронулась дальше в путь.

Двигаясь к востоку от пальмовой рощи Шахре Ноу в глубь пустыни, мы стали свидетелями одного из чудес этого края. Близ синего полукружия гор за тончайшей вуалью тумана и паров снова появилась пустыня. Белые пески со всех сторон наплывали к подножию гор. Издалека казалось, будто тысячи синих бутылок погружены до половины в россыпи перламутровой соли. Песчаные волны неумолчно бьются о грудь утесов, взлетая вверх и вниз. Когда дорога совсем близко подходит к горам, хорошо видно скольжение сыпучих песков у подошвы горных хребтов. Кажется, будто миллионы светлых муравьев внезапно приходят в движение, наскакивают друг на друга и расползаются во все стороны. Легкое, невесомое скольжение песков обусловлено здесь, видимо, сухостью скупого неба над этой частью пустыни. Бедность осадками подтверждается также великим множеством чертополоха, растущего здесь на больших площадях.

В десять минут первого пополудни 21 марта мы въезжали в деревню Сагенд. Поскольку праздничные дни ноуруза были в разгаре, даже птица и та не била крылом. Сигнальный гудок машины заставил вылезти, из убежища жандарма, который поспешил поздравить нас с праздником. От него мы узнали, что, во-первых, здесь, в Сагенде, возле дороги, похоронен принц Касем, сын Абу-аль Фазля, и жители денежными пожертвованиями помогают содержать это святилище. Во-вторых, сержант Хосейн Малеки, начальник караульного поста, уехал в йезд за жалованьем. В-третьих, деревня Са-генд в засуху начисто лишается воды, а в «дождливый» год все равно воды не хватает. В-четвертых, жители селения большей частью занимаются скотоводством и держат ослов. И в-пятых, Сеид Али Садпур является директором и единственным учителем четырехклассной начальной школы Сагенда.