Под небом Аргентины - [81]

— Почему ты не отвечаешь?

— Брось, жена…

— Послушай, Педро, это очень важно.

— Ну что ж, — махнул он с досадой рукой. — Раз настаиваешь… Каждый думает о себе…

— Ты согласен с тем, что на фабрику не примут иммигрантов, или нет, — вот что мне скажи! — глухо повторила Конча.

— Что поделаешь, если фабриканты повысят зарплату, то возьмут на работу, кого захотят. Товарищи считают, что это правильно.

— Но ты-то согласен?

— Да! — зло выкрикнул Педро.

Конча вздрогнула, словно от удара. Влад и Арнедо многозначительно переглянулись. Ясно, таковы инструкции. Совершилось подлое предательство. Провокация у крытого рынка была лишь частью общего плана и имела целью внести растерянность в ряды забастовщиков, после того как полиция арестует самых активных и сознательных рабочих, и таким образом создать условия для провала забастовки. Влад снова склонился над столом и принялся исписывать лист бумаги своим мелким почерком.

— Послушай, Педро, — медленно заговорила Конча с видом человека, пробуждающегося от глубокого сна. — Я хочу сказать тебе кое-что, что должны услышать и эти люди.

— Прибереги свою болтовню до дома.

— Нет. То, что я хочу тебе сказать, слишком важно. А эти люди так добры ко мне. Чола мне ближе родной сестры. И ты не раз ел ее хлеб, когда мы сидели без работы. А дон Арнедо и Влад — замечательные люди, золотые люди… — Конча запуталась, не находя слов, достаточно красноречивых, чтобы выразить свои чувства, но быстро подавила смущение и продолжала: — Так вот что я тебе скажу: я в политике не разбираюсь, но ты предал этих людей!

— Ты с ума сошла, жена! — Педро вскочил, забыв о ране.

— Нет, ты не такой, Педро, — задумчиво продолжала Конча. — Ты не можешь не видеть, что ошибаешься. Но сейчас дело не в этом. Очень важно…

— Нет, жена, — мрачно прервал он ее, не обращая внимания на окружающих, — какого дьявола эти гринго налезли сюда? Как воронье на падаль слетелись, а мы на улице остаемся. Будто они лучше нас работают…

Конча смотрела на него широко открытыми глазами, словно перед нею раскрывался совсем новый, незнакомый Педро. Внезапно она прервала его, указав на Влада:

— Этому гринго забастовка нужна меньше, чем тебе — он холост. А итальянка, которую сегодня арестовали, — мать восьмерых детей, и ей с основанием надо больше бояться за работу своего мужа, чем мне. Эти люди борются плечом к плечу с нами за общее дело. А ты называешь их вороньем. Мне стыдно за тебя, Педро. Так стыдно, что я готова сквозь землю провалиться. А хозяева, паразит проклятый, голуби, по-твоему, да?

— Дома ты бы так не посмела говорить, — процедил Педро.

Но Конча не обратила внимания на его слова.

— Я думала, ты из упрямства так говоришь, а оказывается, ты сердцем так чувствуешь.

Все молча слушали спор супругов. Не вмешивалась даже вспыльчивая Чола. Только при последних словах Кончи Арнедо, не выдержав, сказал:

— Сердце тут не при чем. Просто ему голову чепухой набили.

Педро смерил его гневным взглядом.

— У меня своя голова на плечах, Арнедо! — Он встал. — Зачем я вас слушаю? Пойду лучше.

— Иди, — бросил Арнедо. — Вас полиция не трогает. Она только тех хватает, кому дорог народ.

Конча загородила мужу дорогу.

— Подожди, Педро! Ты должен выслушать меня! Голос ее прозвучал так странно, что Педро от неожиданности сел.

— Может, дома… — пробормотал он.

— Нет, пусть эти люди тоже услышат, они для меня самые дорогие, а не воронье.

Стало тихо.

— Я жду! — повелительно сказал Педро, которому наступившее молчание показалось слишком долгим.

Конча глубоко вздохнула.

— Вот уже десять лет мы живем вместе. Когда мы встретились, я была еще ребенком. Я полюбила в тебе любовь к людям, веру в них. О лучшей жизни для рабочих, о правде, о свободе впервые я услышала от тебя. Еще недавно ты казался мне божеством — ты не бил меня, не напивался, разговаривал со мной, как с равной. И я верила, что ты самый хороший — человек на свете. Не нравилось мне только, что ты частенько, почистив свой револьвер, набивал карманы патронами и где-то пропадал. Но ты меня уверял, что делаешь это ради свободы, и я верила. В последние месяцы, особенно с тех пор, как началась забастовка, я встречала других мужчин, которые тоже говорили о свободе, но совсем — по-другому. Я неученая, не могу хорошо выразить, что чувствую. В те же — слова они вкладывали другой смысл, указывали другие пути спасения, и я понимала, что эти пути правильней, лучше. Я сравнивала. Сердце мне подсказывало, что ты неправ, что ты на ошибочном пути, но я любила тебя и слепо верила тебе.

— Поэтому сейчас срамишь меня перед людьми, — с презрительной усмешкой заметил он.

— Нет, Педро, это ты меня осрамил. И к тому же своими словами разрешил мои сомненья. Я не хочу, чтобы эти хорошие люди думали, что я разделяю твои мысли.

— Плохая ты жена, Конча.

— Да, плохая, — задумчиво повторила женщина. — Помнишь, как мы сюда шли? В Розарио тебя искали и под водой, и под землей. Ты и сейчас бы еще сидел в тюрьме, а может, и в живых бы тебя не было. Поездом мы не осмелились ехать, да и твои друзья, которые принесли бомбы, не дали тебе ни гроша в те ужасные дни. Помнишь? Целый месяц мы шли — днем и ночью, в зной и в дождь, голодные, оборванные, прятались от людей, как дикие звери… А сейчас ты говоришь, что я тебе плохая жена. Ты забыл, что я тогда была молода и красива и капатас со слезами умолял меня уйти к нему. Да, я не люблю тебя, Педро. Десять лет ты мне пел об идеалах, о борьбе, о свободе и правде. Я привыкла верить, что смысл жизни в борьбе за счастье бедняков. А сейчас я поняла, что ты боролся только на словах.