Под небом Аргентины - [27]

— Не горюй, все через это проходят, — заметил Марин. — Ругают тебя, как последнюю скотину, а ты глазами моргаешь, дрожишь и думаешь: "Только бы не уволили!" Но я не молчу. Улыбаюсь в ответ, ругаюсь на чем свет стоит по-болгарски и вроде легчает. Как-то капатас[4], тварь порядочная, запомнил пару словечек и пустил их в оборот. Ничего у него получалось, как у настоящего болгарина: "Шорт паршивый, тащи кирпичи". Только вместо "черт" говорил "шорт". Помрешь со смеху.

Марин засмеялся, но Пышо молчал, нахмурив лоб. Иван положил руку ему на плечо:

— Расскажи, как было дело.

— Что тебе рассказывать, ты и сам это испытал, — упавшим голосом проговорил Пышо. — Зовут со всех сторон, а я только смотрю, как баран. Да и имя мое никак не запомнят, так замахиваются камнем или щепкой какой. Потом один схватил меня за рукав и повел туда, где кирпичи разгружают. Ладно, но все-то в рукавицах, а я голыми руками работаю. Кирпичи так и скачут один за другим, руки сразу в кровь ободрались. А кому пожалуешься? Как попросишь тряпку руки обернуть? Нет-нет да и оброню кирпич. Разорались на меня. Тут снова подошел тот господин, вытолкал меня из ряда, дал какую-то бумажку и показывает на улицу. Осрамился я… Пошел, а сам чуть не реву. Неужто бестолочь я вовсе?.. Дорогу сюда еле нашел, все на трубы пароходные в порту смотрел.

Послышались шаги. Пышо умолк и поднял голову — к ним шла его жена.

"Спешит кормильца встретить", — с горечью подумал он.

— Господи, на кого ты только похож, Пышо? — ахнула она, всплеснув руками. — Ступай переоденься.

Пышо молчал, старательно избегая ее взгляда.

— Пойдем же, муженек, переоденешься, — повторила она. — А работа как, ничего? — спросила она неуверенно и, не получив ответа, раздраженно добавила: — Терпи сейчас! Твердил все — Америка да Америка, ума из-за нее лишился…

— Пошла отсюда, с глаз моих долой!

Пышо сжал кулаки. Женщина растерялась, заплакала и поплелась обратно. Он хотел было последовать за ней, но в ту же минуту снова опустился на скамью и уставился на центральную аллею.

— Да это никак Наско! Перемазался весь чем-то красным — чистый индеец, — удивился Марин и крикнул: — Эй, парень, что за маскарад?

— Тебя тоже выгнали, Наско? — тихо спросил Пышо. Наско подошел к ним, развел руками и широко улыбнулся:

— Нет, сам уволился.

— Он подождет, пока его директором гостиницы назначат, — фыркнул Марин.

— Ладно, это мое дело. А сейчас, если хочешь, уступаю тебе мое место. Начинай с завтрашнего дня.

— А что ж, и начну. Мои руки и не такое видели.

— Не в одних руках дело, бай Марин, мои тоже не слабенькие, но…

— Не темни, говори ясней.

— Работа работе рознь. Та, что мне сегодня дали, и унизительная и страшная.

— Ты попроще, попроще, — попросил Пышо, при виде Наско забыв о своих неудачах.

— Знаете, что такое камнедробилка? Кирпич в порошок стирает. У американцев даром ничего не пропадает: негодный кирпич со старых построек крошат и в штукатурные растворы кладут…

— Это я пробовал, — мрачно прервал его Марин. — Пятнадцать дней выдержал.

— То-то легкие до сих пор спиртом промываешь.

Марин вскинулся:

— На свои деньги пью!

— Будет вам! — вмешался Иван. И мягко произнес: — Рассказывай, Наско, и не лезь на рожон.

Наско рассказал следующее.

Отвели его на площадку, показали, что делать. Несколько рабочих подтащили корзины с кирпичом, он их в барабан ссыпал. "Вот славная работенка!" — думает. Но как загрохотала дробилка, как забегали рабочие с корзинами, досталось ему. Высыпет корзину, отбросит ее через плечо и тут же новую принимает. Сначала корзины плясали в его руках, а потом он уже с трудом их поднимал. Поясницу заломило, словно отдубасили его всего. Это еще куда ни шло. Через полчаса над чудовищной дробилкой пыль красная тучей поднялась, корзины с трудом можно было разглядеть. Пыль эта в глаза лезет, в рот, под одежду. Рта-то не открывал, а внутри у него столько пыли набилось — не меньше чем на целый кирпич хватит. Да и работать приходилось в бешеном темпе — чуть замешкаешься, барабан трещит вхолостую, и капатас ругается, по полчаса успокоиться не может. Между прочим, камнями замахивается, сам и близко не подходит, легкие бережет.

— Так оно, Наско, — задумчиво произнес Иван. — Только на самую грязную работу нас берут.

Марин кисло усмехнулся.

— Еще бы! Велят известку принести, кирпичи тащишь, требуют поднять лопатку, молоток подаешь…

— Все одно, не дело ругать нас, как скотину, и кидаться, чем попало, — возмутился Пышо.

— Одно мне ясно, — как-то смиренно сказал Наско. — В Буэнос-Айресе трудно с работой, потому что здесь каждый норовит остаться. Но мы приехали на заработки, и надо двигать туда, где можно заработать.

— Приготовь чемоданы пошире. На сто километров отсюда банкноты на деревьях растут, — съехидничал Марин.

Наско не оставил его замечание без ответа.

— Некоторые крутятся в этом городе, как заколдованные, и попусту растрачивают жизнь в портовых кабаках, но мы с Пышо не собираемся следовать их примеру.

Марин понял намек и с горькой обидой ответил:

— Легко бросить камень в человека, тяжелей руку ему подать.

Он встал и медленно пошел, бросив на ходу:

— Посмотрим еще, каким ты станешь!