Под небом Аргентины - [25]

И люди побеждали джунгли. Прогоняли хищных зверей, истребляли змей, возделывали каждый завоеванный потом и кровью клочок земли, которая должна была давать тресту "Бунхе и Борн" хлопок.

Но, устояв в борьбе с вековым лесом, колонисты не обретали покоя и уверенности. У джунглей были союзники похуже хищников и змей. Неожиданно начинали лить тропические ливни. С убийственной монотонностью шли они дни, недели подряд, и вода разрыхляла почву, заливала тропы. Примитивные хижины одиноко и печально стояли на полянах, окруженные чащей, прижатые свинцовым небом.

Даже солнце в Чако было врагом человека: днем оно немилосердно жгло, выпивая из земли всю влагу, ночи же были холодными.

Но что из того! В дождь, в бурю, под палящими лучами солнца человек ухаживал за хрупкими хлопковыми кустиками — хлопок был его надеждой удержаться на своем клочке земли, прокормить детей, жить свободно. Напрасная надежда! Много неожиданного таит в себе жизнь в Чако. Радуясь зазеленевшим кустам хлопка, человек уже считает дни до сбора урожая, когда вдруг происходит непоправимое. Плотные тучи саранчи, страшного союзника джунглей, закрывают солнце. Если каким-то чудом ветер не прогонит эти зловещие тучи, то все усилия человека гибнут за несколько часов, саранча пожирает коробочки, листья, хрупкие веточки — все. Человек отчаянно борется: бьет, давит саранчу, жжет костры. Трудятся все — мужчины, женщины, старики, дети. Увы, лес словно изрыгает новые и новые орды саранчи из недр своих. Человеку они не оставляют ничего.

Если же этого не случится, если урожай уцелеет, на сцену выходит самый опасный и коварный враг колониста — трест "Бунхе и Берн". Его агенты загребают все, что с такими усилиями создали рабы белого золота. А с теми, кто осмелится бунтовать, безжалостно расправляется полиция…

— Ну, а что касается треста, — глаза Ивана странно блеснули, — то поселенцы упорно борются с ним. Пока он их крепко держит в руках, а дальше видно будет. — Он покачал головой. — Змеи, хищники и саранча могут народиться снова — сейчас или через несколько лет. А трест, если умрет, никогда уже снова не родится. Эта победа будет началом повой жизни для мучеников Чако.

Пышо поморщился. "Говорит, как на митинге". А вслух спросил:

— Землю-то, так или иначе, дают? Ты про это скажи, да потолковей.

— Что ж, скажу.

Иван закурил сигарету.

— Померился силами с джунглями и я. Дождался первого урожая. Но когда мы собрали хлопок, американский трест давал за тонну по восемьдесят песо, а на рынке цена — сотня. Мы же должны были продать весь урожай кровопийце Арие по семьдесят песо за тонну — такой был уговор. Арие денег на руки вообще не давал. За плуг столько-то, за лошадь столько-то, за муку, за овцу, за соль — и под конец подписываешь новую долговую расписку. Что людям оставалось делать? Считать дни до нового урожая…

— Почему же людям? А ты?

— Я… — Иван сделал глубокую затяжку. — Еще в Болгарии я знал, что если организовать бедняков, хозяева не смогут делать, что им вздумается…

Пышо не дал ему договорить.

— Помнишь, на Добро-Поле, когда мы надумали возвращаться, многие солдаты не решались. Капитан мечется с пистолетом в руке и орет на нас — мол, бейтесь за царя и отечество, предателям пуля. А ты как рванул речь, все сразу домой подались. Ротный, сукин сын, застрелить тебя хотел. Потом ты же его от ребят отбил.

— Оставь, Пышо, дело прошлое… Так вот, попытался я людей собрать, поговорить с ними, объединить их для борьбы с Арие и трестом. Но то ли люди слишком напуганы были, то ли не сумел я расшевелить их, то ли предатель нашелся — одним словом, сорвалось. Арие вызвал конную полицию и меня в Ресистенсию отвезли, в полицейский участок. Там месяц продержали, чуть ли не каждый день были.

— А твоя земля?

— Арие отдал ее другому, и то на выплату — ведь лес-то я вырубил.

— Что ни говори, дают людям землю, — мечтательно протянул Пышо. — Земля это, брат, пусть самые что ни на есть ядовитые змеи и звери всякие там водятся…

Иван махнул рукой:

— Сейчас и того нет, Пышо. Там, где заводятся такие пауки, как Мито и Арие, все должно приносить выгоду. Сейчас там надо предварительно платить даже за право бороться с лесом, змеями и хищниками.

Все примолкли. В глазах Пышо мелькнуло отчаяние. Он поник головой, потом внезапно оживился, выпил пиво и потребовал еще. Наско взглянул на него с удивлением.

— Что смотришь на меня, парень? — вскинулся Пышо. — Таков уж я: о выпивке думать не думаю, а выпью кружку-другую, и душа горит, все больше хочется. Бочку бы мне сейчас — так и припал бы к ней.

— А потом?

— Что потом? Заснуть бы и не просыпаться…

6

Молча, не говоря друг другу ни слова, люди разошлись. На скамейке остались Пышо, Марин и Наско. Солнце клонилось к закату, с Ла-Платы потянуло прохладой.

— Почему ты без работы, Марин? Тебе легче найти, ты язык здешний знаешь, — первый нарушил молчание Пышо.

Марин подставил лицо свежему ветерку.

— Эх, браток, да ведь крестьянин я, как и ты. А здесь не как у нас — в эстансиях работу найдешь только во время жатвы и молотьбы. Знать бы какое-нибудь ремесло, тогда, может, и нашел бы постоянную работу.