Под музыку Вивальди - [41]

Шрифт
Интервал

Души ли взвесь – бишь смесь добра и зла?
– Гнедой огонь Пришествия Второго,
и белый дым Пришествия Второго,
и черный угль Пришествия Второго,
и бледного безвременья зола.

«Всякий путь ведет нас…»

Всякий путь ведет нас
туда иль обратно,
а куда ведет нас
наш беспутный стих:
чающий-то чает
для чающих, брат, но
ищущий-то ищет
НЕ для ищущих.

Пепел

Ты съеден нашим пеклом,
и, как заведено,
твой пепел смешан с пеплом
сожженных заодно
с тобой – в одну декаду?
иль месяц – знать бы надо,
но знать о том, нам смертным, не дано.
Там свой режим. Но ясно
одно: в геенне той
небрежно-безобразной
из кучи из одной
по пепельницам вас всех
распихивают наспех —
в белесый гипс – ваш пепел чуть живой.
Вот равенства и братства
бесхитростный предел.
Бывали, правда, раз-два,
что в урнах этих тел
не находили гари —
они то пустовали,
то полнил их того же гипса мел
или земля – бесславья
предел наш. Тут ясна
в пределах православья
обряда новизна
и новое уродство —
«издержки производства»,
издержанного, как царем – казна.
Не знал ты свальной казни,
не строил ты канал,
убит в бою под праздник
ты не был наповал,
и все же братской свалки,
как все, не избежал ты —
и хоть посмертно, без вести пропал.
С чьим прахом прах твой смешан
и навсегда стеснен?
Не слишком ли небрежен
был шанс? Она иль он?
Они? И кто такие?
Темно, как всё в России —
все смешано, темно, как страшный сон.
В сырой декабрьских холод,
в апрельский водостой
на чью могилу ходим
мы взбалмошной семьей,
за чьей могилой нам бы
ходить прилежней, дабы
прилежнее ходили за тобой?
Под нашими цветами —
она или они?
Вдруг смрадный грешник с нами,
а праведник? так дни
его поминовенья
не зная к сожаленью,
мы чью-то тень и огорчить могли.
Кто на твою могилу
в Родительские дни,
в дни скорби ли по сыну
приходят – кто они? —
кто над тобой на Пасху
пьет водку без опаски —
чьи дочери, чьи матери, сыны?
Возможно, что ты в разных
захоронен местах —
и скромно ль, безобразно
твой украшают прах?
иль вовсе позабыли
о ком-то, о могиле?
иль это урна в стенке и цветах.
Нет, множество деревьев,
быть может, над тобой,
цветов – красивых, редких
сортов – старик седой
какой-то их сажает
и сам того не знает,
что оба вы породы с ним одной.
Одно могу лишь знать я,
что мать, а также мы —
сыны твои и братья
с тобой погребены
на кладбище на нашем
никак не сможем – ляжем
мы с кем-то вовсе чуждым нам, увы.
…Ольха, березы, дальше —
старинная сосна,
жасмина куст удачный,
еловость, кривизна
тех слег, что мы с братьями
срубили наспех сами
там, где давно ограда быть должна.
Пред кем мы виноваты
за то, что видит Бог,
небрежно, небогато
могилы этой клок
ухожен – перед всеми
сожженными – пусть семя
взойдет над ними хоть из этих строк.
И вот мы год за годом,
когда заведено,
стоим здесь над народом
кремированным, но
и над тобою, ибо
здесь все же твое имя
среди нагих дерев погребено.

«Не зря и не втуне…»

Не зря и не втуне
былая краса
владеет так юно
чертами лица.
Как стан ее гибок,
старинный набор
столь пылких улыбок —
и кажется – вздор,
не властны нимало
над ней времена…
Но вот задремала
на солнце она,
и юности тает
рачительный след,
и сон раскрывает
лицо, как секрет,
как тайну… И вместо
покоя на нем —
вдруг выплеснут резко
морщин водоем.

Слабоумный мальчик

Больной, нелепый малый —
чей плащ ему до пят? —
лицом с улыбкой впалой
на слабой шее – в такт
шагам нетвердым – дробно
качает, и добра
его улыбка, словно
он рад дыре двора,
дождю и лужам, маю
плакатов и знамен,
и словно помовает
всему на свете он.

«Мы – словно приезжие в собственном городе…»

Мы – словно приезжие в собственном городе. Нам
в нем так анонимно – не верим своим именам.
Нам так незнакомо в толпе, набухающей днем —
своих отражений в витринах мы не узнаем.
А ночью так тихо, так призрачно нам, хоть кричи.
Невнятны нам крики за окнами в пьяной ночи.
Меняется город заочно и исподтишка,
и не узнаем мы в лицо его издалека,
вблизи ли: сливаются в общем массиве дома —
всех микрорайонов его долговая тюрьма.
Но чуждые лица до боли знакомы… Постой —
мы сами – морщины всеобщей безликости злой.
Мы сами проездом в столице. Нас жду поезда.
Но только не знаем, откуда мы или куда.

«Всё в городе близко…»

Всё в городе близко,
всё в городе рядом —
части света и небес
тусклые светила:
рассвет за соседним
заоконным домом,
закат за гостиницей,
но для иностранцев,
иль луны воздушный шар —
меж домов в просвете,
иль Венера – за углом
высоченной башни.
Всё в городе близко,
всё в городе рядом:
вечность разлученья здесь
на метро покрыл бы
ты минут за тридцать,
просмотрев газету…
Меж смертью и жизнью здесь
тоже ходит транспорт.

«Смерть зазор…»

Смерть зазор —
на, как зачатье.
Долу взор
свой опустив
иль гор́е воздев,
молчать и
прятаться в напев…
в мотив.

«Кто ж – не поэт?..»

Кто ж – не поэт? —
фантазий наших шалость —
в них смысла нет,
есть счастия печаль…
К истокам отчества,
где без тоски дышалось,
кому ж не хочется,
но хочется ли впрямь?

«Я один как один…»

Я один как один, —
думалось кретину —
не попал в равелин,
попаду в куртину.
Жизнь – есть рок иль фантом, —
думалось невежде —
после нас – хоть «потом»,
а до нас – хоть «прежде».

«Все то, что было, как сейчас…»

Все то, что было, как сейчас,
не испарится вдруг —
спроси у уст, спроси у глаз,
спроси у ласки рук:
как моря вечная гряда,
как слитность псковских рек —
пусть то, что было, навсегда

Еще от автора Александр Леонидович Величанский
Времени невидимая твердь. Стихотворения

В 60-е годы в «Новом мире» Твардовского появилась обратившая на себя внимание читателей подборка А. Величанского. А вслед за этим вновь открытый поэт «исчез». На то время, которое принято называть застойным. Изредка о нем напоминала лишь ставшая популярной песня «Под музыку Вивальди».Произведения Величанского, ориентированные на классичность, но при этом не лишенные черт модерна, состоят как бы из едва уловимых звуковых, зрительных и смысловых нюансов, они как бы сотканы из них, запоминаются изысканно-прихотливым исполнением, тонкой, так и хочется сказать — «ручной» работой.


Рекомендуем почитать
Мы совпали с тобой

«Я знала, что многие нам завидуют, еще бы – столько лет вместе. Но если бы они знали, как мы счастливы, нас, наверное, сожгли бы на площади. Каждый день я слышала: „Алка, я тебя люблю!” Я так привыкла к этим словам, что не могу поверить, что никогда (какое слово бесповоротное!) не услышу их снова. Но они звучат в ночи, заставляют меня просыпаться и не оставляют никакой надежды на сон…», – такими словами супруга поэта Алла Киреева предварила настоящий сборник стихов.


Бородинское поле. 1812 год в русской поэзии

Этот сборник – наиболее полная поэтическая летопись Отечественной войны 1812 года, написанная разными поэтами на протяжении XIX века. Среди них Г. Державин и Н. Карамзин, В. Капнист и А. Востоков, А. Пушкин и В. Жуковский, Ф. Глинка и Д. Давыдов, А. Майков и Ф. Тютчев и др.В книгу включены также исторические и солдатские песни, посвященные событиям той войны.Издание приурочено к 200-летнему юбилею победы нашего народа в Отечественной войне 1812 года.Для старшего школьного возраста.


Балтийцы в боях

С первых дней боевых операций Краснознаменного Балтийского флота против белофинских банд, поэт-орденоносец Депутат Верховного Совета РСФСР Вас. Лебедев-Кумач несет боевую вахту вместе с краснофлотцами и командирами Балтики.Песня и стих поэта-бойца зовут вперед бесстрашных советских моряков, воспитывают героизм в бойцах и ненависть к заклятым врагам нашей Родины и финляндского народа.С честью выполняют боевой приказ партии и советского правительства славные моряки Балтики.Редакция газеты«Красный Балтийский флот».


Владимир Высоцкий. Сто друзей и недругов

Эта новая книга о Владимире Высоцком и о его взаимоотношениях с современниками - некая мозаика его судьбы, уже десятилетия будоражащей соотечественников. Ее автор исследует жизнь и творчество Высоцкого многие годы. Здесь впервые рассмотрены контакты легендарного барда с А.Пугачевой, Н.Михалковым, Р.Виктюком, А.Иншаковым, Ю.Визбором, З.Церетели, Н.Белохвостиковой, К.Шахназаровым, М.Жванецким и другими известными личностями. Уникальный материал содержит глава "Отчего умер Высоцкий?".


Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Кем же был Владимир Высоцкий? Гениальный поэт, хулиган, бабник, экзальтированный циник, нежный романтик, великий исполнитель, алкоголик и наркоман, блестящий артист - кто он? Творческие взлеты и падения, невероятная популярность, безумная любовь, агрессия - все этапы его жизни до сих пор вызывают множество споров. Каковы на самом деле были отношения с Мариной Влади? В чем причина расставания с первой женой Изой? Кто были его настоящие друзья, а кто - враги и предатели? Действительно ли его смерть случайна, или...? Он один отвечал за всех.


Сердце солдата

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Тихая моя родина

Каждая строчка прекрасного русского поэта Николая Рубцова, щемящая интонация его стихов – все это выстрадано человеком, живущим болью своего времени, своей родины. Этим он нам и дорог. Тихая поэзия Рубцова проникает в душу, к ней хочется возвращаться вновь и вновь. Его лирика на редкость музыкальна. Не случайно многие его стихи, в том числе и вошедшие в этот сборник, стали нашими любимыми песнями.


Лирика

«Без свободы я умираю», – говорил Владимир Высоцкий. Свобода – причина его поэзии, хриплого стона, от которого взвывали динамики, в то время когда полагалось молчать. Но глубокая боль его прорывалась сквозь немоту, побеждала страх. Это был голос святой надежды и гордой веры… Столь же необходимых нам и теперь. И всегда.


Венера и Адонис

Поэма «Венера и Адонис» принесла славу Шекспиру среди образованной публики, говорят, лондонские прелестницы держали книгу под подушкой, а оксфордские студенты заучивали наизусть целые пассажи и распевали их на улицах.


Пьяный корабль

Лучшие стихотворения прошлого и настоящего – в «Золотой серии поэзии»Артюр Рембо, гениально одаренный поэт, о котором Виктор Гюго сказал: «Это Шекспир-дитя». Его творчество – воплощение свободы и бунтарства, писал Рембо всего три года, а после ушел навсегда из искусства, но и за это время успел создать удивительные стихи, повлиявшие на литературу XX века.