Под чужими звездами - [61]
Соскучившись по твердой земле, мы поспешно сошли на берег, благо капитан разрешил до вечерней вахты побыть в городе.
Но… как и везде, за пышными фасадами центральных улиц и великолепных бульваров на окраинах, в грязных, вонючих норах, которые не сравнить даже с трущобами Рио-де-Жанейро, теснился бедный люд. И на фоне роскошной природы, великолепия набережных нищета этих обездоленных казалась еще безысходней. В большинстве тут, в жалких лачугах, жили гавайцы, китайцы, японцы, малайцы, люди многих национальностей, даже скандинавы, бог весть как попавшие в этот край. Всеми ими владел постоянный страх за завтрашний день. Грустно, очень грустно было, видеть как ребятишки окружали случайно попавшего в эти кварталы человека и протягивали грязные тонкие ручонки за милостыней.
Я поспешил на телеграф. Послал телеграмму Аленушке, и тут же мне вручили ее письмо. Оно пришло гораздо раньше нашего прибытия в Гонолулу. Трясущимися от нетерпения пальцами я открыл конверт. Целых шесть листиков написала она. Вчитываясь в каждую строчку, я с наслаждением читал ее письмо. И все же показалось до обидного мало. Тогда я вновь начал читать уже неторопливо, спокойно, позабыв обо всем, что окружало меня. Как хорошо все же иметь настоящего, верного и любимого друга.
А матросы с «Мариголлы» в это время пили, пропивая свои последние деньги, словно в предчувствии беды. В компании с военными американскими матросами заняли бар и под звуки джаза, оглушительно гремевшего со сцены, топили в вине свое отчаяние и страх перед будущим. Только утром, когда раздался хриплый гудок «Мариголлы», призывая команду на борт, опомнились. Вновь океан.
— Кажется, все хорошо. Сводка погоды отличная. Благополучно доберемся до азиатских берегов, — сказал капитан Робинс в кают-компании.
Это сообщение стало достоянием кубрика, и, хотя головы матросов трещали от попойки, стало веселее. «Мариголла» по-прежнему невозмутимо ползла к западу, и пенный след, постепенно тая, тянулся далеко за кормой.
Ночью внезапно раздались авральные звонки. Низким басом тревожно захлебнулся гудок. Все выбежали на палубу, и, хотя невидимый в темноте под яркими звездами океан был по-прежнему спокоен, ощущенье удушья и зловещей тишины, как перед грозой, охватило всех. Капитан Робинс в проолифленном штормовом пальто — венцераде, в пробковом шлеме стоял на мостике.
— Друзья! На нас движется крыло тайфуна. Это не так опасно, но… Будем ко всему готовы, друзья! Да поможет нам бог!
— Бог-то бог, да и сам не будь плох, — проворчал боцман, хмуро всматриваясь в небольшие белеющие барашки коротких волн, покрывшие мелкой рябью простор океана.
В кубрике матросы торопливо надевали чистое белье, как солдаты перед боем. Старый кочегар Эдвин молился перед крохотным распятием. Почти никто не разговаривал. Пропали обычные грубоватые шутки, и ни один не притронулся к дымящемуся ароматному кофе, принесенному из кают-компании. Мысли каждого были только о своих близких и о предстоящем испытании.
Ночной океан зловеще закипал, и жемчужные гребни волн все чаще и чаще накидывались на проржавленные борта «Мариголлы».
С рассветом воздух стал суше. Океан уже клокотал, как вода в кастрюле. Сорвавшийся горячий ветер волком завывал в винтах и снастях парохода. Волны все грознее и грознее набрасывались на старое судно, сметая с палубы рундуки, срывая стрелы мачт, обрушиваясь на мостик. Вдруг с грохотом рухнула передняя мачта.
— Рубить ванты! — пронзительно закричал в мегафон штурман.
Рискуя быть раздавленными, мы обрубили связывающие концы мачты. В ту же секунду океан с ворчанием утащил ее за борт, как спичку.
С тревогой смотрели мы на темнеющий горизонт. Солнце исчезло, и от этого стало еще тоскливей. Впереди все заволокло желтым, иссушающим облаком, разрастающимся с каждой минутой.
— У меня такое чувство, будто настает конец света, — сказал старик Гоули. И в этот момент огромная волна, вынырнувшая с борта, с ревом и грохотом пронеслась по палубе и, рассыпавшись миллионами брызг и потоков, выпрыгнула за борт. Тут же другой вал нахлынул сбоку и, ворча, обрушился на ботдек. Но «Мариголла» хотела выпрыгнуть из кипящего океана. Держась за шторм-леер, мы с замиранием сердца следили за кренометром. Сорок градусов, сорок один, сорок два!.. Поскрипывая, наша старушка выпрямилась, вылезла на гребень волны, чтобы окунуться носом в другую волну. От сердца отлегло. Если бы судно дало крен в сорок пять градусов, оно бы не вынырнуло.
Кто-то крикнул сквозь шум урагана: «В трюмах вода!» Откачивать было бесполезно: помпы не работали. Из машинного отделения вылез механик. Пошатываясь, слепо хватаясь за поручни, он вошел в рубку капитана Робинса. Через минуту мы все знали, что вода показалась и в котельной. Пар со страшной силой вырывался наверх, заглушая звериный вой шторма. Остановилась машина. И в ту же минуту разъяренная волна откусила руль и винт у «Мариголлы». Судно, лишившись управления, стало игрушкой рассвирепевшего океана. Еще работало радио. Тонко-тонко, по-комариному, звенела антенна, во все концы океана неся тревожный сигнал о помощи:
— Спасите наши души! Пароход «Мариголла» попал в полосу тайфуна! Тонем. Спасите…
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.