Под чужими звездами - [17]

— Разве морякам запрещено ходить в гости к морякам?

— Молчать! То особые моряки. Коммунисты! Я не хочу иметь из-за вас неприятности. Уходите! А не то сообщу в полицию и…

Капитан откинулся в кресле и, сунув в рот какую-то таблетку, запил водой из графина.

Мы неподвижно стояли у порога каюты. Может быть, капитан все-таки оставит нас на судне, мы ведь были неплохими матросами. Проглотив еще таблетку, он заговорил спокойнее:

— Поймите, ребята! Я не могу вас держать. Меня могут вызвать в ФБР или в комиссию. Скажут, что потворствую большевистской пропаганде. Мистер Паркинс приготовил вам расчет.

Мы направились к старшему помощнику Паркинсу. Он с видимым сочувствием поглядел на Оскара, но, ничего не сказав, выдал нам полагающееся жалование.

На Риджент-авеню мы зашли в кабачок. Было еще рано, и столики пустовали.

— Ты что думаешь делать?

— Не знаю. К Китти теперь нельзя. Придется подождать с женитьбой. Послушай, почему так скверно жить в кашей благословенной Америке! Ты не задумывался над этим? Капитан, любой хозяин, может выгнать с работы, если ему вздумается. И защиты нет. Ты скажешь, профсоюз? А что он сможет сделать, если хозяин скажет нет, и баста!

— Может, все же помогут устроиться на другое место?

— Глупости говоришь. Профсоюзные боссы на откупе у хозяев. От них ничего не дождешься. Это тебе не Россия. — Оскар пугливо оглянулся и, понизив голос, продолжал: — Если бы у нас трудовой народ сделал революцию, как в России… Ну, прощай… Вряд ли мы увидимся.

Мы допили виски и распростились.

Я поспешил на почту. Девушка с накладными ресницами и ярко-красным ртом в окошечке «До востребования», привычно улыбаясь клиентам, ответила мне, что писем нет. Огорченный, я поехал в Бруклин, где удалось снять крохотную каморку в пансионе для моряков. На следующий день я пошел в порт, надеясь найти работу.

В воротах меня окликнул полисмен Гарриман. Он по-прежнему был по-слоновьи неуклюжим и важным в своей фуражке с ремешком под жирным подбородком.

— Эй, Пауль! Как закончил рейс?

— Все в порядке, сэр.

— Нет, не все… Тебе на причалах делать больше нечего. Работу не дадут ни на погрузке, ни на пароходах.

Я изумленно вытаращил глаза.

— Это в честь чего?

— Ты внесен в черный список. Так что проваливай отсюда подобру-поздорову, дружески тебе советую.

— В чем же я провинился? — все еще недоумевая, спросил я.

— Твой бывший капитан Голдерс постарался.

Я поехал в Бронкс. Там, за Гудзоном, возможно, получу работу. Черт с ними, в конце-концов, с пароходами и с капитанами.

10

Прошел месяц, другой. Распростившись со своей комнатушкой в «Якоре», я перекочевал в район Гринвича-Виллейджа. Там обитали артисты бродячих театров, певички из варьете, начинающие художники и просто бедняки, приехавшие в Нью-Йорк за богатством и славой. Не добившись ни того, ни другого, разочарованные и опустошенные, они доходили до нищеты.

Я случайно познакомился со стариком-лифтером, иногда за него дежурил, и за это он пускал меня ночевать в клетке лифта. Намаявшись за день, я плелся к лифтеру, рассчитывая лечь спать, когда в доме все угомонятся и кабинка лифта не будет путешествовать по этажам. По дороге заходил в кабачок тетушки Салли. Это грубоватая некрасивая, но еще не старая женщина вечно в замасленном переднике была известна морякам и докерам своей добротой. Она давала в долг, не требуя процентов, подкармливала безработных матросов, снабжая их иногда даже одеждой и ничего не требуя взамен. Пока у меня были деньги, я ходил в кабачок, чтобы перекусить и узнать последние новости на причалах. Какое судно пришло из дальнего рейса? Расспросить о работе в гавани.

Однажды я застал в кабачке тетушки Салли большую компанию американских моряков с «Осси Моллер», грузового судна, делавшего рейсы между Нью-Йорком и портами Южной Америки. Раз в два месяца «Осси Моллер» появлялась у причалов, и матросы наполняли кабачок тетушки Салли. Они уже здорово на этот раз, когда я пришел, нагрузились, сидели с портовыми девушками на коленях, горланили песни и бесцеремонно ругались. Увидев, что мест нет, я повернул было обратно, но тут заметил в дальнем углу одиноко сидевшего негра, Он был в белой рубашке, и на груди поблескивала медаль за войну. Эта медаль, очевидно, и придала ему решимости зайти к тетушке Салли, хотя здесь пьянствовали белые.

Осведомившись, свободное ли это место, я сел в ожидании пива и сосисок. Негр спокойно пил небольшими глотками из кружки пиво, закусывая жареными тонкими ломтиками картофеля. Я съел сосиски и уже было поднялся, но сел обратно при виде пьяного моряка с «Осси Моллер», вразвалку подошедшего к нашему столику. Чуть наклонясь к негру, он заорал, брызгая слюной:

— Ты чего, чего лакаешь, черная обезьяна?! Глядя на твою поганую рожу, пить не хочется… Понимаешь? В глотку не лезет… виски.

Негр спокойно поднял на него глаза, но не ответил.

— Сматывайся отсюда, а то кружкой тебя по башке! Здесь белые хозяева…

— Что за шум? Ах, это черномазый шумит! — Два товарища пьяного матроса поднялись со своих табуреток и подошли к нашему столику.

— Этот черный павиан не хочет сматываться! Алло, миссис Салли! Если не уберется этот негритос, мы покидаем ваш притон.