Под чужим знаменем. Курсант из Дабендорфа - [3]
Затем была атака немцев, и он стрелял, но, наверное, ни в кого не попал. Андрей почти не целился, а просто жал на курок и передергивал затвор, выпуская стреляные гильзы. Вокруг кричали офицеры.
— Огонь! Почему замолчал пулемет?! Сержант!
— Пулеметчика убило! Расчет накрыло!
— Нужно…
Взорвалась граната. Андрей съехал на дно окопа.
— Пулемет!
— Опрокинуло его! Сейчас ефрейтор Шилкин там…
Снова взрыв! Андрей не поднимался. Рядом дико вопил старший сержант, зажимая руками рану.
Капитан, командир роты, заорал:
— Почему сидим, боец?! Труса празднуем?!
Недалеко от Андрея снова работал «Максим». Он поднялся и взялся за винтовку.
— Молодец! Не робей парень! — сказал капитан и похлопал его по плечу. — Вести прицельный огонь! Ни один патрон пропасть не должен!
Андрей снова стрелял…
Затем немцы прорвались к окопам. Здоровый детина запрыгнул в траншею и выбил у Андрея винтовку. Он дернул автомат, но очереди не последовало.
Враг выругался и ударил красноармейца кулаком в лицо. Андрей упал. Немец кричал ему, чтобы сдавался. Андрей хорошо понимал по-немецки и поднял руки…
В лагере для военнопленных он испугался смерти. Война и плен, о которых он читал в книгах, в реальности были совсем иными. Здесь не было места высоким пафосным словам. Рогожин понял, что его могли убить в любой момент. Просто не понравится твой взгляд эсесовскому конвоиру и все. Тебя нет. Тебя могли просто вычеркнуть из жизни. Твоя жизнь ничего не стоила и никакой Нольман не спасет.
Лини бараков, аппельплац, дорожки посыпанные битым кирпичом, и стройные линии бетонных столбов в форме буквы «Г» с колючей проволокой.
Подходить к столбам строго воспрещалось. Часовые на вышках сразу открывали огонь из пулеметов. Но эсесмены иногда развлекались, заставляя заключенных бегать в запретную зону.
Когда бывшего сержанта Алейникова заставили бежать туда, тот поначалу отказался и его начали бить. Молодой парень вынужден был пойти и его сразу срезали очередью. Он ни в чем не был виноват. Он не нарушал режима и хорошо работал. Его убили просто так, конвоирам стало скучно.
Страх тогда заполз в душу Андрея и вытеснил оттуда все. Он понял, что хотел жить и был готов купить себе жизнь любой ценой. Высокие слова ушли сами собой. Андрей презирал себя за этот страх, но иначе не мог. Жажда жизни была сильнее его идеалов, и он понял, что готов ими поступиться.
Его соседи после того как барак погружался в сон переговаривались между собой.
— Доколе это продолжаться будет? — хрипел худой дядька. — Сдохнем здесь.
— Надо было идти в полицаи, когда предлагали, — ответил молодой парнишка, что лежал на нарах под Андреем.
— В какие полицаи, дурак? — заговорил сосед справа. — Нас к власовцам сватали. А там не рай.
— Рай не рай, дядя Фома, а все не так как здесь.
— А когда вас звали? — спросил Андрей.
— Дак с несколько месяцев назад, паря. А ты чего к ним захотел?
— Я спросил только. Невтерпеж здесь. Нам внушали, что бога нет. Ада и рая тоже нет.
— И чего?
— Есть ли ад после смерти, не знаю, но здесь он есть. И мы в этом аду.
— Оно так, паря, но власовцы не просто так к себе зовут. Они тя воевать заставят. Я на то не пойду. Пусть лучше кончат.
— И кончат. Думаешь, пожалеют? — зло спросил молодой парень снизу. — Мне теперь все одно хоть к полицаям хоть к власовцам.
— И в своих стрельнешь? — спросил дядька.
— Не знаю, — буркнул в ответ парень и замолчал.
Андрей также больше в разговор не вмешивался. Он подумал, что все же есть шанс отсюда вырваться…
И вот рано утром в барак пришел молодой щегловатый офицер в новенькой серой шинели с нашивкой РОА на рукаве. На его петлицах были перекрещенные копья и на погонах по ромбу на красной полосе. Но представился поручиком Артюхиным.
У него было такое располагающее лицо. Андрею он сразу понравился, ибо после рож офицеров СС и конвоиров, не умевших улыбаться, поручик выглядел добрым ангелом, опустившимся в ад.
— Господа военнопленные! — заговорил Артюхин. — Я офицер РОА и пришел к вам как друг. Я русский, как и вы. И я сражаюсь среди русских, которым небезразлична судьба России! Не хватит ли и вам страдать по чужой вине?
Военнопленные зашумели. Хотя было не понятно, одобрили ли они слова поручика или нет. Поручик поднял руку, требуя тишины.
— Господа! Имейте терпение выслушать того, кто есть сейчас единственная ваша надежда на спасение. Большевики бросили вас на произвол судьбы! Они отдали вас на растерзание врагу и не думают о ваших нуждах! Они уже объявили вас изменниками родины, и ваши семьи изопьют чашу вашей измены до дна! Сами знаете, что ждет тех, чьи сыновья и отцы сдались в плен.
— А чего не знать-то? — горестно спросил кто-то. — Приказ есть на то самого Сталина!
— Вот именно! — горячо продолжил поручик. — Но у вас есть шанс выжить и шанс отомстить большевикам за попранное Отечество! Я не стану много говорить. Нет. Сейчас все, кто пойдет со мной — станут солдатами армии, что вместе с силами вермахта воюет с большевиками.
— А чего у немцев солдат не стало? — спросил кто-то.
— Недочеловеков стали в армию звать.
— Господа, — улыбнулся Артюхин. — Я понимаю, что многие из вас считают мое предложение изменой Родине.
