Под часами - [53]

Оказалось, что вокруг него шумная улица, люди спешат, день смеркаться… начинает… мороженое… это с детства помогало от всех огорчений… пломбир за двадцать копеек оказался каменным. Сукин положил его в карман куртки и пешком легко, чуть покачиваясь в сторону раненой ноги, направился с горки… теперь домой… т. е. к Соломону… вот бы Наташке привезти мороженого… не довезу… не довезу… правильно, что я за Сукина спрятался… наверное, я не настоящий… настоящие живут какими-то глобальными мыслями, дела делают большие, а я что… в разведке я был настоящий… это правда… и комбат говорил: "Ты, б… Смирнов, не рискуй зря, понял? Где я себе другого такого возьму, понял, б…? — Он улыбнулся своему комбату…— ну не мог он без своих привычных словечек… без ноги остался, а жив… где-то сейчас обретается… небось, МТС командует… Майор Сушков, он всегда командует… мысли его опять побежали, побежали… и вдруг наткнулись на очень простое: а все фронтовики-то, со стихами которые, как я… с фронта поприходили и в Литинститут, наверное, в редакции… в каждом предисловии книжек об этом… тоже, значит, не великими делами ворочают… а Пушкин… служить отказался при дворе… жил — это ведь большое деложить! Любил женщин, друзей полно было, долгов по горло, в карты играл… ах, ты Боже ж мой, Александр Сергеевич… я ж не сравниваю… я ж никак не пойму, чего тут делаю на свете, половину срока отбыл, а что делаю? Да и черт с ними, со стихами… только с душой-то, что делать… Сукин…— он остановился…— кажется, мороженое по ноге течет!?

Не было никакой торжественности или напряжения в их существо вании. Они сидели за столом, накрытым привычными руками Наташи и ужинали… обычная семья в тяготах и радостях своего времени… если даже в концлагерях люди сочиняли стихи и музыку, писали картины, издавали журналы, даже сами изготовляли музыкальные инструменты, что говорить о любом обывателе… человек не может без светлых лучей, которые душа отдает, чтобы не сжечь самой себя ими, а человек и тянется к каждому светлому лучику… потому что он человек…

Соломон стал разговорчив, и даже морщины его, не то чтобы расправились, но, возможно, изменили несколько свой рисунок… и как по уголкам рта опытному глазу легко определить суть нрава человека, так и по движению складок на коричнево бронзовом лице и шее Соломона можно было понять, что он, нисколько не отказываясь и не отрываясь от прошлого, уже не весь в нем, а стремится к чему-то, что, само по себе, даст ему возможность еще бережнее и надежнее хранить это прошлое в своей душе. Зачем? Он не знал. Просто, если из него вынуть это прошлое, не останется даже морщин от всей его жизни. Можно ли жить, если нет этого прошлого. Этого горя. Этой надежды, хоть там, в глубине дотронуться до своей любимой и покачать на колене, то поднимая ступню, опирающуся на пальцы, то опуская и напевая при этом "Гликлих зол мир зайн…[13] Стоит ли об этом говорить — оно не забывалось, прошлое, оно имело свои права и добровольно потеснилось в последние месяцы, освободив чуточку пространства для новых впечатлений и забот… и еще чудо: чем дальше он шел по годам своей жизни, опускаясь и поднимаясь, как по ступеням, прошлое становилось все отчетливее и плотнее… вспоминались такие мелочи, что Соломон вздрагивал от их буквально плотского прикосновения…

Соломон молчал про синагогу. Слава не рассказывал, что делал у товарища. Наташа, опъяненная всем происходящим в ее жизни в последнее время, была в том состоянии, когда про человека говорят: поглупел от счастья… это было замечательное состояние, и она его переживала впервые в жизни… так выпало ее поколению… долго и трудно идти к счастью, но, тем более, она умела осознавать его и ценить… очень просто понять это… стоит лишь взглянуть на ее сияющее лицо… сияющее, даже когда она не улыбается, а просто занята обыденными делами… да, хоть бы за столом сидит и ужинает вместе с этими двумя мужчинами, ставшими дорогими ей…

Птица что-то напоминала за окном то ли своим сородичам, то ли всему свету…

"Ай, Самара городок, " — потихоньку гнусавил голосом Ирмы Яунзем темный ящичек на стене, сменивший неуклюжую черную "тарелку", ложечки звенькали о стенки чашек…

Соломон молчал и удивлялся всему: сидящим рядом людям, чашкам, появившимся в доме, этому черному ящичку, приделанному Славой к стене, ужину, наконец, приготовленному женской рукой… а больше всего тому, что он это видит, чувствует и может осознавать и удивляться! Он был уверен, что жизнь кончена и надо дожидаться последнего часа, потому, что нет другого выхода — никак не ускорить его, чтобы повидаться, наконец, с любимыми…

А Слава проигрывал с быстротою мелькающих за вагонным окном картин варианты возможного поиска Петра Михайловича… ведь он тут рядом жил, ходил… никаких следов… хорошо корчевали… не хуже фашистов… может, и почище… те канцелярию вели подробную в силу характера… хотя, может, и тут все это присутствует… только доступа нет… не время еще… вот рванут мост… рухнут опоры… он живо видел эти толовые шашки, и рушащийся мост… образ превращался в живую картину… всегда так, черт возьми, отвлекаюсь на детали… не могу без железа, не могу… все эти мысли, химеры… Наташка вот… Он вдруг вспомнил человека, который за ним следил… вспомнил ясно — будто увидел на экране…