Под часами - [51]

III

Один день

В коридоре было пусто. Соломон сидел на откидывающемся стуле в середине из четырех сбитых вместе, какими заполняли залы кинотеатров. Эти, видно, были списаны и отданы сюда, в коридор… Соломон раскачивался, не замечая этого, вперед-назад, и стул поскрипывал… он не ждал ничего хорошего от назначенного разговора, но не мог избежать его, а, значит, надо было пройти и это. Сегодня был неприемный день. Почему ему назначили посещение в неприемный день, он тоже не понимал. Это его немного раздражало, но не пугало и не заставляло нервничать. Он вообще удивлялся сам себе: с тех пор, как он познакомился с этими молодыми людьми, как он их называл "из синагоги", все в мире сделалось другим для него. Конечно, мир не изменился он не такой уж дурак или необразованный… что значит необразованный? — Задавал он сам себе вопрос. Что, для того чтобы понять, как тебя мучают, надо образование? Или для того, чтобы кричать от боли, надо учиться в консерватории… Фидлер живет у них в поселке — он выступал по радио — играл на скрипке, так он таки учился в консерватории, говорят, у самого Ойстраха, дай Б-г ему здоровья… а Изя Кац сидел в лагере и отморозил пальцы — он тоже был скрипач. Его спасли в лагере, спасли, — так тоже, оказывается, бывало, но он потом не смог уже больше играть, так хотел повеситься… зачем ему играть? На собственных похоронах… жена его тоже была в лагере — умерла. Одна дочка с ней была в лагере — умерла. А другая дочка оказалась в детдоме и, сколько он ее ни искал, найти не смог. Так зачем ему играть, и что играть можно, когда у тебя такое в душе… при чем тут пальцы. Ну, отморожены…

Начальник предложил ему сесть и очень вежливо стал расспрашивать. Так вежливо… и смотрел в глаза, что Соломон не выдержал и спросил. Что, он не имеет права спросить? Он спросил: "Вы здесь работаете"? И начальник так вежливо и все время смотрел ему в глаза, ответил, наверное, честно: "Нет"!

— Как? — Удивился Соломон — Я работаю в этом же ведомстве, но выше. Мы сейчас делаем проверку…

— Проверку? — Спросил Соломон.

— Да. Проверяем заявления, кому отказали, и кто настаивает на отъезде.

— А! — Согласился Соломон. — Это правильно…

— Вот, Вы, Соломон…

— Михайлович…— подсказал Соломон…

— Вот, вы, Соломон Михайлович… понимаете… вот вы хотите уехать в недружественную страну, понимаете…

— Нет. — Отказался Соломон.

— Вы не понимаете?

— Я понимаю.

— Ну, вот и хорошо! Тогда в чем же вопрос? Мы же не можем нашего гражданина отпустить в недружественную страну, у нас даже нет с ней дипломатических отношений…

— Это вам она не дружественная, — грустно сказал Соломон.

— Как? — Опешил начальник…

— А мне она дает сразу пенсию и жилье…

— Разве у вас тут нет пенсии и дома? — У вас же свой дом, — подтвердил начальник, заглядывая в папку с надписью "Дело" — Есть у меня пенсия. И дом у меня есть.

— Ну! — начал радоваться начальник!

— У меня жизни нет…

— Как? — Откинулся в кресле начальник.

— Вы знаете, молодой человек… вы производите неплохое впечатление… я вам скажу откровенно…

— Я слушаю внимательно…— подался вперед начальник.

— Я живу напротив синагоги… то есть жил… а потом, когда был погром, синагогу сожгли… и теперь каждое утро, когда я подхожу к окну и вижу этот пустырь и сгнивший забор, мне кажется, что сейчас эти хазейрем опять постучат в дверь и дадут мне топором по голове…

— Ну… ну…

— Я понимаю. У вас тут не говорят таких вещей… но мне нечего бояться…

— Тут?! О, тут всякое говорят…— махнул рукой начальник.

— Дело не в этом… эта страна, в которую я хочу уехать, и которую вы называете недружественной, вместо того, чтобы назвать просто Израиль, она мне — очень даже дружественная… потому что там нет погрома, не горят синагоги, и нет Сибири…

— Это же крошечная страна!

— Вот и хорошо! Там нет Сибири, и я поэтому не…

— Вы не правы! Давайте мы вас переселим в другое место…

— Спасибо. — Сказал Соломон тоже другим голосом. — Спасибо. В другом месте я увижу разбитую церковь… вы думаете это лучше?.. Между прочим, Иисус был тоже еврей, и за это мне сделали погром… а на могилу к моей жене и Ракелечке я все равно не могу придти, потому что не знаю, где они лежат… но оттуда к ним дорога короче, понимаете…

Начальник сидел молча. Он чувствовал, что этот старик не смеется над ним, а, действительно, говорит откровенно и честно. И ему вдруг сделалось страшно, потому что все, на что он потратил тридцать пять лет своей жизни, вдруг полетело в какую-то глубину, из которой нет возврата, и ему показалось что старик стоит на обрыве и смотрит сверху, как он будет разбиваться или тонуть там, в глубине. Ему стало страшно и знобко. Зачем он должен заставлять этого старика, потерявшего в жизни все, делать еще что-то, что хочет другой. Зачем государству этот старик? Не пускать, чтобы не было дурного примера, не пускать? Но он государству стоит денег, а уговаривать его — тоже стоит денег… и все потом будут трепать везде по кухням, что этого несчастного Соломона Шнейдера не пустили… пусть бы катился к чертовой матери… к едрене фене… зачем все это? Он не знал, что делать. Надо было подписывать бумаги или…