Под часами - [30]

…она теперь уже следила только за Славой, и ей казалось, что звучат два голоса… что его губы тоже шевелятся… что он давно знает эти стихи… вообще, что он опережает актера, и тот повторяет за ним… Слава уже ничего не замечал вокруг. Теперь он весь был там, в этих стихах, ошеломленный совершенно невероятным стечением обстоятельств…

И злом перенасыщена веками Земля его не в силах сохранить, И недра восстают, снега и камни, Чтоб под собою нас похоронить.

И звездные соседние уклады С оглядкою уверенно начать, Где не посмеют звонкие награды Убийцу беззастенчиво венчать.

Вдруг именно тем женским чутьем, которое ничем не заменимо — ни разумом, ни привычками — она поняла, что не следует ничего спрашивать и предпринимать… она уже не смотрела на сцену и не слышала, что там происходит, а только следила за ним скошенным едва заметно глазом, и сердце ее так колотилось, что она боялась, что он услышит… ей вдруг представилось, что ряд передних кресел — это бруствер окопа, хотя она никогда не была в окопе, только в кино видела… и вот он с чуть вытянутой вперед шеей так смотрит вперед, что, кажется, пронзает пространство и отодвигает на пути мешающие взгляду предметы… а следом бросится вперед за своим взглядом, и нет силы, которая может его остановить, и нет смерти, которая может ему помешать, он все равно достигнет того, что увидел, потому что впереди то поле жизни, которое ему еще предстоит… то поле — до обрыва вниз, и он непременно одолеет его ползком или в полный рост, но одолеет… так она чувствует… а ей — вслед за ним… и в обрыв бы туда вместе… значит, главное всегда быть готовой и не отставать сильно от него… не отставать… потому что одной ей на этом просматриваемом им поле делать нечего…

Когда все захлопали, и артисты стали выходить на поклоны, он крепко взял ее руку выше локтя, вытолкнул из ряда и только одними губами обозначил: "Пошли… голоса не было — во рту так пересохло, что даже язык не ворочался… за углом на улице он прислонился спиной к стене и стоял, не шевелясь…

— Что с тобой? — Решилась спросить Наташа…

— Это…— начал он растягивая буквы…— это "и пораженья от победы… ты сам… ты сам не должен отличать…

— Что? — Переспросила она.

— Что-то случилось…

— Что? — нетерпеливо перебила она, — Скажи, скажи… я дура… я не понимаю… я боюсь…

— Я сам боюсь. — Он улыбнулся и посмотрел ей в глаза. — У нас есть водка?

— Есть…— Машинально ответила она. Слава пристально смотрел на нее, и именно в это мгновение из-за мечущегося в ее глазах испуга он понял, осознал, что никогда не было у него более преданного друга… человека, которому он мог бы доверить все… и въедливый червячок сожаления — самого хищного и неумолимого чувства — тут же уколол его и шепнул: "Что ж ты, дурак, столько лет не понимал этого… или трусил… Наташа видела, что он совершенно другой, что он где-то далеко, что она ничего не понимает, и страх чего-то неодолимого, а главное, непонятного парализовывал всю ее… она чувствовала, что дыхание останавливается… и последним усилием, еще смогла произнести сдавленным голосом, — Скажи, что с тобой?…

— Пошли. — Он очнулся и почувствовал, как ей плохо, — Пошли. Ничего, ничего… это мои стихи… - он слишком долго молчал и не мог больше… и снова прошептал ей в самое ухо, обхватив сзади рукой, — это мои стихи…

По расписанию гастроли театра заканчивались через три дня спектаклем в сельском клубе колхоза-миллионера. Тамошний председатель долго ссорился с начальством, потрясая двумя золотыми звездами Героя, грозил всякий раз, как его начинали зажимать, а это было постоянно… ездил в центр, отвоевывал, обещал, выполнял… в конце концов, какой-то умный местный начальник решил обратить беду во благо, и стал помогать дерзкому председателю, каждый раз выставляя его потом, как ширму показушной прекрасной жизни… что творилось через три версты, уже было не важно… так оно и шло сначала по району, потом по области, а там и на всю страну стал греметь колхоз… вот и клуб, которому позавидовал бы не только провинциальный театр, а в нем кроме кружков, танцев, лекций и слетов передовиков буквально столичная афиша… и для своих — билеты даром, а для заезжих по столичным же ценам…

Про этого Орлова знали все "борзые", и артисты ехали охотно на гарантированный сбор и шикарные обеды "до" и "после"…

Наташа, как бывалая светская дама, моментально сориентировалась, разузнала об этом расписании… до знаменитого клуба езды было два часа автобусом, даже узнала у кого-то из друзей, где там остановиться… она была уверена, что Слава обязательно должен поехать и выяснить все про свои стихи… она сходила с ума… у нее не укладывалось в голове…"мои стихи"… не мог же он врать! Но, когда он наотрез отказался ехать, такая мысль стала точить ее: "Сболтнул?!. А потом неудобно стало… Он видимо понял, что ее терзает, и тихо приказал: "Садись и молчи". Говорить ему было трудно, даже не оттого, что снова переживал все произносимое и приходящее на память — она была совсем со стороны, родная до невозможности объяснить, но не посвященная ни в его жизнь, ни в его муки… ну, что она, в самом деле, знала о нем? Практически только то, что происходило с ней, а не с ним, когда они были вместе… а он о ней? Точно столько же… но… стихи… она поймет? А он для кого писал? Она что — глупее, тупее, грубее других?…а может быть, так тяжело говорить, потому что она роднее, нужнее, ближе… и нельзя упустить ни полшажочка, чтобы все поняла, чтобы все знала… а, может, не надо — жить, как было… спокойнее… ей спокойнее… он то выдержит… он "разведка"… так и положено ему — бродить всю жизнь без места, не засвечиваться и не останавливаться… ни следа, ни зарубки…"Сукин, война кончилась! Нет. — Возражал он себе. Нет. — Потому что новая идет… Нет"…