Под брезентовым небом - [34]

—   Как же, как же! Блошиный цирк тоже содержал!  Ах, какая блошка, какая премьерша была у меня! Днем с огнем нынче не сыскать такую! Залюбуешься, как танцевала на проволоке!

По совету Кузнецова балаганщику был выдан аванс: ему заказали макет блошиного цирка. Вскоре этот макет появился в музее и вызвал всеобщий интерес.

Представьте себе ящик, в крышку которого врезаны смотровые увеличительные стекла: почему-то они назывались «морскими». Сбоку с двух сторон отверстия для рук дрессировщика. А внутри, на дне ящика, миниатюрная арена со столь же миниатюрным реквизитом: карета, в которую блохи впрягались цугом, едва различима пушечка (трудно поверить, но одна из блох несла службу канонира). И наконец, проволока-волосок, натянутая между спичечными мачтами: на ней-то, на этой проволочке, и плясала блоха-премьерша!

Непрерывной чередой шли в музей артисты разных поколений. Шли любители циркового искусства. Шли мечтавшие приобщиться к нему. Когда же при Ленинградском цирке была создана экспериментальная постановочная мастерская и ее все с той же неутомимостью возглавили Кузнецов и Гершуни — в музее и вовсе стало не пройти, не продохнуть. Но об этом, о постановочной мастерской, рассказ впереди.

Давние, давно прошедшие времена!

Все еще мне кажется, будто я слышу нежный шепот девочек, которым в будущем суждена большая артистическая слава. И сипловатый говорок Виталия Лазаренко. И спорящие до упаду, подзадоривающие друг друга голоса Кадыр-Гуляма и Океаноса. С утра и до вечера не закрывал музей свои двери. И жадно слушал, жадно вглядывался Евгений Михайлович Кузнецов, стараясь все сберечь в своей памяти.

Зимние дни скоротечны. Давно ли рассвело, и вот уже снова за окнами сгустились сумерки. Анна Яковлевна вновь зажигает лампу на конторке.

—   Хватит, Аня! — говорит Василий Яковлевич. — Ты же устала за день. Хватит!

—   А мне немного осталось. Хочется закончить регистрацию. Видишь, какое пополнение за один только день!

Наклонясь через плечо сестры, Василий Яковлевич заглядывает в толстую книгу:

—  В самом деле! Интереснейшие материалы! Как щедро одаривают нас!

Снизу шум. Приближается час представления, зрителей впустили в зал, и они заполняют амфитеатр. И до начала, и в антрактах зрителям предоставлена возможность посетить одну из очередных выставок музея: «Хищники», «Искусство эквилибра», «Конный цирк».

Вот и последний звонок. Евгений Михайлович Кузнецов, лишь ненадолго, под вечер, покидавший цирк (возможно, ездил в редакцию газеты, чтобы условиться о ближайшей рецензии), занимает место в литерной ложе. Сегодня в программе новые номера, и критик следит за манежем с особым вниманием. Вскоре в ложе появляется и Евгений Павлович Гершуни. Тихонько справляется: «Ну как? Ваши впечатления?» Иногда оценки одинаковы, иногда возникает спор. Если же в этот вечер на манеже была яркая удача, после конца представления Кузнецов направляется за кулисы. Польщенный приходом такого гостя, Герцог сам ведет Кузнецова в артистическую гардеробную. И деликатно отступает назад.

Друг против друга стоят Кузнецов и артист. Неизменно подтянутый, элегантный, как бы озаренный праздничным отсветом только что закончившегося представления, Евгений Михайлович крепко пожимает артисту руку:

— Спасибо. Спасибо за доставленную радость!

Вот так начинался цирковой музей — в те годы еще единственный, самый первый в мире.

МЛАДШИЙ

—   Это что за комбинация из трех пальцев? — прищурился Лазаренко.

—   Какая комбинация? — вспыхнул я. — Какие пальцы?

—   Но-но, ты не хорохорься. Ты толком объясни.

Разговор происходил за неделю до открытия выставки, посвященной искусству клоунады. Организация выставки была доверена мне, и я испытывал безмерную гордость. Еще бы! Первая самостоятельная работа в музее цирка!

—   Вот ты и объясни, — повторил Лазаренко. — Чего ради притащил горшок с геранью, клетку с живой канарейкой да еще граммофон?!

—   Что ж тут объяснять, Виталий Ефимович! — воскликнул я. — Этот раздел выставки называется: «Клоунада глазами обывателя». Сколько раз — в литературе, в театре, в кино — циркового клоуна изображали какой-то мелодраматической фигурой. Будто только тем и занят, что переживает за кулисами роковые страсти. Пора кончать с такой ерундой. Пора показать клоунаду как настоящее искусство, как один из главнейших жанров цирка!

Лазаренко выслушал меня терпеливо, но затем сказал своим по-обычному хрипловатым голосом:

—   Ты зубы не заговаривай. Который раз спрашиваю: зачем все это притащил?

—   Зачем, зачем! Не притащил, а сознательно выставил. Атрибуты обывательского быта помогут подчеркнуть.

—   Ничего не помогут! — безжалостно перебил Лазаренко. — Далась тебе канарейка. Она же птица приятная, певучая. Да и герань — хоть не сравнить с хризантемой или розой — цветок миловидный. Вот что тебе посоветую. Цветок и птичку убери, а граммофон пускай себе действует!

—   Действует? То есть как?

—   Да так. Натуральным  образом! Поезжай ко мне на квартиру в Москве. Письмо дам к сыну. Он для тебя пластинку граммофонную отыщет. Еще в пятнадцатом году фирма Пате репризы мои записала. Чуешь, насколько интереснее получится, ежели на выставке голос клоунский зазвучит!