– А за что он их, Валя?
– Они его задержали при факте браконьерства, а он на них и напал с ружьем. Стукнул одного стволом в грудь, синяк страшный…
– Ничего не понимаю, – Зинаида опустилась на табуретку, – какого такого браконьерства? Ондатра эта, дак у него же разрешение…
– Какая ондатра, Зина, он лебедя застрелил на перелете. Лебедя! У меня в сельсовете и лежит, принесли как доказательство.
– Ты что, с ума сошел? – спросила Зинаида мужа. Феофан не ответил, только скрипнул зубами.
– Ой, – сообразила Зинаида, – а как он мог убить? Он ведь без ружья в лес-то ходил.
– Как это без ружья? На охоту и без ружья?
– Не брал сегодня, ей-богу! – Зинаида хлопнула ладонями себя по коленям. – Вот и люди подтвердят, кто видел. Ты разберись-ко, Валя.
Но Кашутину сомнение не тронуло. Она встала и перед уходом сказала:
– Товарищи жалко что уехали, но сказали, что, в случае чего, все письменно подтвердят, хотя пока не будут в суд… Люди благородные, власть, так сказать… Кому я больше верить должна? Им или Фаньке вашему? Будем прорабатывать!
Через два дня Феофан поднялся и первым делом похоронил Сваню на берегу, напротив своего дома. Еле выпросил в сельсовете.
На могиле лебедя Феофан поставил маленький белый столбик, на котором аккуратно вырезал одно только слово – «Сваня».
Через неделю его вызвали в сельсовет на заседание исполкома и проработали. Ругали вяло, но единодушно. Встрял только Петр Григорьевич, бухгалтер.
– Нет доказательств вины товарища Павловского, – сказал он, – ружья при нем не было, это зафиксировано. Может, зря ругаем?
Председательша Кашутина так взъелась, что бухгалтер, наверно, не возрадовался.
– Я тебе, Петр Григорьевич, не говорила разве, от кого поступил сигнал? Они же власть наша, советская! Не позволю ее охаивать!..
Бухгалтер больше не возражал. Феофан Павловский опять крепко запил, и жена его Зинаида снова от него ушла.
