Под Большой Медведицей - [66]
Жена удивлялась:
– А ты разве выставил их? Рюкзак-от полон имя. С имя ведь и вернулся вчерась-от.
Феофан вяло врал, вынужден был:
– Выставил, да не все, все не успел.
– Пирогов хоть возьми, охотничек.
Пироги он взял, а капканы вытряхнул, спрятал на повети в сено, чтоб Зинаида не уличила.
Он пошел к Сване.
С утра немного подморозило, и земля была твердой. Каблуки ударялись о нее, как о деревяшку, не оставляли на ней вмятин.
Лишь на желтой прошлогодней траве, забрызганной поверху заледеневшими крохотными каплями инея, оставались от сапог темные борозды.
В лесу бухнуло несколько дуплетов. Самые азартные ранние местные мужики уже испытали охотничью удачу.
Вдоль озера незадолго до Феофана прошли двое. Один в сапогах примерно такого же, как у него, размера. Другой – в необычайно больших. Феофан поставил ногу в его след. Сапог «утонул» в нем, просто потерялся: номера на три переплевывает, не меньше.
«Кто из наших такие сапожищи напялил? – думал Феофан. – В деревне и мужиков столь крупных нет».
Он знал, что деревенские не тронут Сваню. Лебедя знали все. И все же сегодня день особенный, мало ли кто сорвется, обознается, всяко бывает… Лучше побыть у него, хотя бы с утра.
Он увидел лебедя издалека. Толком, конечно, не разглядел, высмотрел только белое пятно на темно-синей воде полыньи. Но это он, кто еще… Не улетел, значит, не прибился к какой-нибудь стае, здесь Сванька, слава богу, здесь. Можно еще побыть с ним, посидеть рядом да покормить.
Был он уже на подходе, когда хлопнул выстрел.
Феофан и не понял сразу, где, потому что зашел как раз в вымоину: спереди крохотный обрывчик, справа кусты. Показалось: где-то на угоре в лесу, но совсем близко. Вскочил на обрывчик, сразу и глянул направо, на угор, да что увидишь – лес там, и все. По рябчикам, что ли, кто-то саданул?
Потом уже посмотрел вперед.
У полыньи, на бережной кромке стоял какой-то долговязый и толстый мужик, держал ружье и целился куда-то в полынью. Перед ним колотилась в воде большая белая птица.
– Ты че это? – спросил мужика Феофан, но тот не услышал его и не оглянулся: стоял он далеко, метрах в семидесяти, а Феофан и не говорил ничего, только выдохнул свои слова. Не мог в первую секунду ничего сказать. Потом очнулся.
– Сто-о-ой! – заорал он с визгом, с надрывом, выложился в этом гортанном крике весь, даже задохнулся – не хватило воздуха.
Крик потонул в хлопке другого выстрела. Дробь стеганула по воде, по телу птицы, она перестала биться, застыла, распластав большие крылья.
Феофан забыл себя.
– Свала-ачь, – прохрипел он, дернулся к старой огороде, рванул кол, тот сразу не поддался, Феофан его обломил…
Мужик повернулся теперь к нему, с испугом и недоумением глядел, как приближался, бежал с колом наперевес, с искаженным лицом, кто-то страшно злой. Но приготовиться успел.
Удар кола пришелся по ружью, которое верзила выставил над головой на руках. Второй замах был коротким: Феофану хотелось скорее искромсать, уничтожить того, кто на его глазах убил Сваню. Он ткнул мужика колом в грудь, отчего тот страшно и дико вскрикнул, отпрянул назад, в воду.
Больше ударить не удалось. На Феофана навалился кто-то сзади, обхватил руки, повис тяжелым кулем. Феофан рванулся, пнул того, заднего, каблуком, напавший охнул, матернулся, ослабил руки…
Но верзила шагнул к нему, выбросил вперед приклад, ткнул им в лицо… Перед глазами у Павловского поплыли красные круги…
Феофан очнулся от нестерпимой боли в голове. В нее будто насыпали угольев, и они жгли, жгли. Особенно пылал лоб. Лицо покрыла какая-то жесткая пелена.
Он, со стоном и кряхтя, поднялся с земли, проковылял к воде, забрел в нее и смыл с лица запекшуюся кровь. Потрогал лоб. Даже на ощупь было понятно, что тот был рассажен от волос до носа и крепко саднил. Те двое незнакомых мужиков куда-то исчезли. Убитого ими Свани тоже не было. В полынье плавали лишь белые перья и качались, как крохотные детские кораблики.
Феофан застонал…
Он добрел до дому еле-еле. Шел и шатался, в голове стоял горячий неотвязный шум. Ничего и никого не видел и не слышал. Только у самой околицы остановил его крик, летевший с неба:
– Килл-клин-клин-н…
Развернувшись на звук и глянув в небо, он увидел низко летящий белый клин, подсвеченный розоватым светом высоко стоящего солнца, сел на землю и заплакал, уткнув в колени голову.
Зинаиде он сказал, что ударился о камень, поскользнулся и ударился. Больше не сказал ничего.
Жена вызвала фельдшерицу Минькову, и та обработала рану, наложила швы. Феофан лежал теперь на кровати лицом вверх, перебинтованный, а Зинаида, пережившая какой-никакой испуг, крепко его пилила. Феофан лежал и молчал.
А потом, уже вечером, пришла сельсоветская председательша Валентина Кашутина, крепко почему-то сердитая, посмотрела на Павловского, видно, немного смягчилась, но пообещала твердо:
– Придется с тобой крепко разбираться, Феофан Александрович.
– Что такое? – заволновалась Зинаида.
– Человека он чуть не убил, вот что. Даже двух. Зинаида прямо задохнулась.
– Как двух? Когда?
– Сегодня утром, двоих охотников из Северодвинска, гостили у нас…
Феофан лежал и молчал, отвернувшись к стене, а Зинаида все допытывалась:
