Под большевистским террором - [24]

После того, как были собраны паспорта и реквизиты, нас разместили в поезде на четыре дня; затем одни перебрались в «Вагонлит», другие – в «Консульство», а остальным был выделен Барак №25. Последний почти не поддается описанию.

Это было невысокое деревянное здание с плотно закрытыми двойными окнами, сделанными так, чтобы не открываться. Там была дверь с обеих сторон, и две плиты в середине, куда не проникал свет.

Барак, который был организован, чтобы содержать сто шестьдесят человек, был построен как церковь с тремя проходами, разделенными на каждой стороне как лошадиные стойла под навесом таким образом, чтобы люди могли спать в два ряда. Каждый такой бокс имел полку с двумя досками для использования в качестве кроватей.

Они не были полностью отделены друг от друга, так что уединение можно было обеспечить только развешиванием пледов или пальто. По прибытии мы обнаружили, что это место пусто и настолько грязно, что поначалу мы могли очистить его только лопатой. До нас он был занят русскими рабочими, которые повсюду оставляли старые овчины, жестяные банки и т. п. Запах был тошнотворным. Затем мы обнаружили, что окна не открывались. Одно из них мы специально разбили, чтобы был хотя бы небольшой приток воздуха.

Насекомые здесь были даже обильнее, чем в поезде, но к счастью у нас было много порошка Китинг, и посредством промывки три раза в день в растворе сулемы, нам удалось сохранять чистоту. В первый день у нас возникли небольшие затруднения, так как «товарищи» вернулись и хотели нас вытеснить.

Впоследствии, когда они обнаружили, что мы не собираемся сдавться, они предложили чтобы мы заняли средний проход, а мы – боковые. Мы, зная обычаи «товарищей», возражали, и все выглядело очень неприятно, пока власти не пришли к какому-то полюбовному соглашению, и нас оставили в покое.

Четыре дня мы жили тихо, мыли, мыли, готовили, рубили себе дрова и черпали воду, а затем совершенно неожиданно к нам вторгся поезд из двухсот семи французских и бельгийских рабочих. Они были над нами, позади и по обе стороны от нас. Время они проводили в семейных заботах, заполняли проход развевающимся мокрым бельем, руганью на кричащих детей, попытками закрыть наше разбитое окно, над которым мы установили охрану. Казалось, они редко убирают свои кабинки и никогда не выводили детей на прогулки.

Конечно, это было трудно, потому что была только одна хорошая дорога. Остальная часть земли представляла собой подлесок и болото, поэтому дети играли вокруг бараков, возле рвов, куда выливалась грязная вода, или рядом с ними.

Ящики для мусора, несмотря на холод, так воняли, что мы натягивали шали на лицо, когда проходили мимо них.

Конечно, разразилась болезнь. Окно, которое мы разбили, было единственным средством вентиляции здания, в котором находилось двести пятнадцать человек. Воздух стал более тяжелым и офицер, который хотел прийти и посмотреть на нас, отпрянул, когда подошел к двери, говоря: «Господи, это хуже, чем газовая атака».

Началась оспа, и нас одну за другой вакцинировали рукой врача, который сидел на столе, курил и презирал использование дезинфицирующих средств. У нас не было хинина, и когда объявился испанский грипп, мы лежали, мучимые болью и пересохшие от лихорадки, на наших деревянных досках.

У некоторых детей развилась ветряная оспа, за которой последовала эпидемия кори. У одной маленькой девочки был свинка. Два старика умерли от плевро-пневмонии, а ребенок – от брюшного тифа, а напротив наших окон люди работали, сколачивая стенки деревянных гробов.

Мамаша тяжело болела малярией. Но она всегда улыбалась, и даже когда у нее болела голова, она мыла полы дезинфицирующим средством и помогала с тяжеллй стиркой, которую нам приходилось делать самим. Семьи, которые спали над нами на верхних полках, были единственными людьми, которым удалось расстроить ее. Эта семья состояла из пяти человек: усталый старый дедушка, чрезвычайно грязная мать, которая роняла сардиновое масло на пол и мыла головы своих детей прямо над нашим боксом, отец с язвами по всему телу, дурацкая шестилетняя девочка и трехлетний мальчик, покрытый паразитами. Маленький мальчик, Роберт, был любопытно очарован нашими ковриками, и, когда его родители не видели, терся своей грязной головкой о них до тех пор, пока мы не приходили в ярость.

Мы пережили большевиков и анархистов с их бомбардировками, но вшей было больше, чем мы могли вынести.

Наши ночи были более беспокойными, чем наши дни. Казалось, что все взрослые кашляют, а дети, непривычные к постоянному дневному свету и укушенные насекомыми, не могут спать. Они плакали до раннего утра. Наши тела болели, и редко нам удавалось немного поспать. Недостаток пищи сделал нас такими худыми, что лежать на досках было больно.

Нас кормили настолько хорошо, насколько это было возможно. Французские власти ежедневно выдавали пайки говядины, судовое печенье, сардины и чай. Консервированное молоко подавали детям и инвалидам. Хлеба было мало, но французское печенье, смоченное водой, было неплохой заменой.

К каждому бараку была пристроена кухня, и женщины по очереди готовили горячий суп из бобов, говядины. Мы стояли в очередях по двенадцати часов, каждый держал какой-то сосуд, куда суп разливали из больших баков. Мы взяли один бак в нашу конюшню, добавили сардины и другие консервы, которые у нас были. Это была отвратительная смесь, но, поскольку это была единственная горячая еда, которую мы могли съесть, мы пили ее и не жаловавшись. У нас с Мамашей были жестяные кружки, из которых мы ели все подряд, так что наш суп со временем приобрел странный вкус.