Под большевистским террором - [14]

Склонив под ветром головы и затянув под самые подбородки концы цветных платков, крестьянки семенили вниз по холму в сторону церкви, чей колокольный звон едва было слышно, ибо ветер уносил звук за реку и мрачный гул брал своё лишь в минуты безветрия.

Хоронили большевиков: молодых и старых мужчин, павших в борьбе за идеалы свободы. Свободы, во имя которой умирали обе стороны, люто ненавидящие друг друга.

Это была единственная демонстрация, разрешённая Атаманом Донской республики, давеча провозглашённой независимой и с выборным правительством. Отныне, стихийные митинги и всё, что могло вызвать беспорядки, строго пресекалось.

Городские улицы преобразились. И хотя нищих ещё хватало, развязанной солдатни на глаза, явно, попадалось реже. Буржуазные экипажи вновь загрохотали по брусчатке; хорошо одетые мальчики и девочки шлялись туда-сюда по Садовой.

В городе было ещё несколько больших улиц, но ни одна из них никогда не собирала столько народа, как Садовая. Бывали дни, когда в урочный час между двенадцатью и двумя пополудни, Садовая заполнялась так, что невозможно было по ней пройти; и если вам вдруг случалось сойти с тротуара, то приходилось ждать удобного момента, дабы снова вклиниться в поток.

Как и предсказывала та старуха, нынче, когда к власти пришли казаки, буржуйки уже не боятся носить шляпки, появляться в ботинках по 500 рублей пара и шубах за 5000 рублей.

Началась борьба с бандитизмом, распоясавшимся в предыдущее время до опаснейшего уровня. Казаки, охранявшие улицы, без разговоров открывали огонь по грабителям и заключали их под стражу. Обстановка с преступностью немного улучшилась, хотя, казалось, на место одного убитого или арестованного бандита приходило два новых.

Наш дом располагался таким образом, что его окрестности были легкодоступны для всякого рода лихих людей, подобно призракам проникающим на городские улицы из глухой степи. Неудивительно, что нас часто будили выстрелы казачьих ружей и крики преследующих и преследуемых.

Г-жа Сабарова сильно нервничала по этому поводу и всегда на ночь делала обход всего дома, проверяя заперты ли двери. В каждой свободной комнате теперь спали слуги, чтобы ночью ни одно из помещений не пустовало. Дворнику в оранжерее поставили набитый конским волосом диван, и я частенько лицезрела его вечерами, лежащим подобно шекспировскому Нику Ткачу в сказочном лесу из пышнолиственных кустарников и зеленых пальм. Не думаю, что после этого от него прибавилось толку в случае взлома, ибо сколько раз мы не шастали через оранжерею, он спал всегда, как убитый.

Единственным преимуществом его нового места пребывания было то, что ему теперь определенно не приходилось тратить время на одевание, т. к. спал он исключительно в верхней одежде, ветхой меховой шапке и допотопных валенках, положив под бок лопату. Когда я как-то полюбопытствовала для чего ему лопата, он ответил весьма загадочно: «Хорошая штука для разных вещей».

Г-жа Сабарова, очевидно, не питала большого доверия к своим домашним защитникам. Её беспокойство достигло столь крайней точки, что перед тем как лечь спать она шарила под всеми столами и в платяных шкафах на предмет наличия там воров. Однажды я спросила её: что она будет делать, если обнаружит там кого-нибудь. Но она после этого так расстроилась, что я зареклась когда-нибудь ещё шутить на подобные темы.

Тем не менее, вопреки всем своим страхам, дважды или трижды в неделю она посещала театр, разодевшись в дорогущие меха и изумрудные серёжки, каждая размером с воробьиное яйцо. Не обращая внимания на мою тревогу, она разрешала Наташе, выходя на улицу, носить жемчуга и бриллианты, утверждая, что воры всё равно не имеют представлений о стоимости этих вещей.

Может и так, но в Ростове всякий держал Наташу Сабарову за богатейшую городскую девицу, которая может себе позволить носить самые дорогие украшения. Местные богатеи не имели привычки прятать своё благосостояние в тень. Для меня же все эти выезды в театр дважды в неделю служили источником больших треволнений, хотя нас и сопровождал каждый раз вооруженный мужчина, сидящий на облучке рядом с кучером.

Однажды, около одиннадцати, наш кучер, поворачивая на главную улицу, неожиданно развернул лошадь и повёз нас другой дорогой. Сидящий рядом охранник, при этом, даже не шелохнулся. «Там на дороге один или два трупа», – пояснил он. Наташа в ответ ухмыльнулась и, припудривая носик, спокойно сказала: «Всего лишь какие-то воры. Хорошо, что казаки их прикончили. Нам же лучше и веселей будет. Что скажешь, моя дорогая, у меня нос не покраснел?».

Рождество и новый 1918 год

Наступило и минуло Рождество. Мы отметили его ёлочкой и ужином, но праздник получился скудным. Рождественская елка, несмотря на дороговизну, оказалась куцей, а цены на продукты подскочили ещё больше. На настроение людей повлияли и плохие новости с Русского фронта, так нынче называли противостояние между юнкерами и большевиками.

Европейскую войну поминали редко. «Почему бы англичанам не прийти нам на помощь?» – несколько раз спрашивала меня г-жа Сабарова. «Вот, если бы они прорвались через Дарданеллы, вошли в Чёрное море, высадили четыре тысячи человек в Одессе…» и пр., и пр. – так говорила русская буржуазия, в то время как очередь в кино из хорошо одетых мужчин тянулась аж до середины улицы, а Добровольческая армия каждый день молила пополнить её ряды.