Почти все, что знаю о них - [16]

Счастливые, спокойные вечера! Вечно бы так жить — в своем дому, с доброй, хотя всегда очень усталой мамой, знать, что она тебя обязательно ждет, и обогреет, и напоит вкусным чаем, не упрекнет — только пожалеет и услышит что-то важное для будущего в твоих рассказах, заметит для себя, но промолчит, поцелует на ночь, подоткнет со всех сторон одеяло. Тихо звякнут шары на ее кровати. Пахнет подушка свежим воздухом… Не в прачечной белье стирали. Кот уверенно и неторопливо пересек комнату, потрескивают доски пола под его тяжелыми шагами, и когти стучат об пол. Берегитесь, мыши! Разбегайтесь, мыши! Это идет важный хозяин дома!

Он вспрыгивает к Тане на диван. Обходит ее со всех сторон, задумчиво дышит над ее головой, вынюхивает все, что ему надо знать про сегодняшний день Тани. Тычется мокрым носом в шею. Таня лениво отводит его морду рукой, и кот еще долго топчется, уминая для себя одеяло в ногах Тани, урчит, ворчит, чихает, плюхается.

Спит дом. Спят его хозяева в нем.

Можно ли было все это продлить, оставить как есть и сохранить — своими бы руками не рушить?..

Все-таки года три студенческой жизни еще прошли более-менее спокойно. Но на четвертом курсе была практика. Татьяна совсем потеряла голову. Практика в ее родной школе, рядом с любимыми учителями, и Генка распределен в эту же школу! Татьяна сияла. Ходила как по облакам — все было в радость, все кстати, все — лучше не придумаешь…

И, конечно, в первый же день практики они вышли из школы вместе.

У ворот приостановились. Таня на правах старожила школы чувствовала себя хозяйкой, держалась уверенно и впервые снисходительно по отношению к Генке — провинциалу, гостю Москвы.

— Тут недалеко родился Достоевский, — сказала Таня.

Родные стены, улицы и переулки, старые деревья, знакомые парки и бульвары, ветхие дома и заросшие дворы — все они пришли Тане на помощь, поддержали ее, подсказали: веди новичка, а мы свое дело знаем! Веди, мы — удивительны: если поймет — не пожалеет о знакомстве. Заодно и сама побудь с нами — нам недолго теперь здесь осталось… Слышала? Знаешь?

— А говорят, тут недалеко родилась Татьяна Николаевна, — улыбнулся Генка и взял ее под руку.

— Какая? — испугалась Таня и поняла. — А-а-а! Но сначала к Достоевскому.

Генка побрел с Таней по серым извилистым улочкам с дощатыми домами, на которых так давно облупилась краска, что стали они одного — пыльного — цвета, цвета старого, оставленного в покое времени, коричневато-землистых тонов. Между домами юркие яркие трамваи громыхали по рельсам, а казалось, что они ехали прямо по крутым булыжникам, подпрыгивали, раскачивались на них, как пролетки, возки или кареты.

С детства Таня смутно боялась этого места. Рядом, на Селезневке, жили ее подружки из класса, она бегала к ним — вместе решали задачки, делали уроки, потом уходили гулять, иногда сквозь черные чугунные прутья высокого забора заглядывали во двор длинного печального дома с памятником Достоевскому. Дом был больницей, поэтому девочки считали, что памятник этот — врачу. И запомнили его на всю жизнь внимательным, сочувствующим, сосредоточенным, но не очень уверенным, что все поправятся. Вокруг памятника гуляли больные Всегда тепло одетые, худые, бледные, с поблескивающими глазами, с мгновенным румянцем, выступающим на скулах, когда больные кашляли.

Кто-нибудь из взрослых прохожих замечал девчонок, вцепившихся в прутья забора, и гнал их: вам, мол, здесь нельзя — заболеете.

С визгом разбегались девчонки и над Синичкиным прудом шептались о странных больных, которые среди неподвижных деревьев с мокрыми стволами ходят вокруг памятника врачу. Как будто у этих больных нет других врачей.

И даже когда начали в старших классах проходить Достоевского, Таня, прочитав все, что надо было по программе, долго не могла воссоединить в своем воображении страсти Карамазовых, страхи и мечты Раскольникова, страдания Мышкина и тот знакомый, обыкновенный флигель длинного тихого дома, где родился Достоевский, где жил он, выходил на улицы, по которым теперь с еще большей робостью стала ходить Таня, видел те же дома, что стоят и сейчас, деревья вокруг его памятника росли и при нем, эти деревья с черными сырыми стволами… Этот дом, который словно бы спрятал за деревьями свои глаза, чтобы люди не увидели в них что-то страшное, непоправимое…

Но с Генкой было легко подходить и к дому, и к памятнику. Таня рассказала, что скульптору позировал молодой Вертинский.

— Не похож! — энергично возмутился Генка.

— Да нет, только руки его, видишь? — Они вошли в ворота, и впервые Таня подошла прямо к памятнику, Генка подвел ее к нему.

Птица взбудораженно взмахнула крыльями где-то рядом, и Таня вздрогнула.

Есть места, которые мы знаем, но куда нам лучше не приходить.

Когда-то, чтобы спасти себя от страха перед непонятными темными силами, люди чертили мелом круг, сидели в нем и читали молитвы. И темные силы облетали их стороной. Но и сами люди, спасая себя, не переступали черту. Вот в чем дело.

А Таня переступила.

Да так лихо, весело, простодушно. Как будто все, что до этой черты, ее и все, что за чертой, — тоже ее.

И какой-то холодный вихрь просвистел вокруг ее головы, обхватил плечи, сжал руки, ледяным бинтом спеленал ноги. Птица странно вскрикнула в кустах.