Почти что сломанная жизнь - [54]

— Сынок, — начинает говорить он.

— Не называй меня так. Больше я к тебе отношение не имею. Эта так называемая «семья» полностью лишена какого-либо чувства порядочности, и я не желаю ассоциироваться с кем-либо из вас. Как ты собираешься исправить это, а? Потому что, угадай что, Джон? Я намереваюсь выступить свидетелем и рассказать судье и присяжным все, что ты мне только что рассказал, все, что я знаю об этом слабом, жалком оправдании твоему сыну. И не думай, что я делаю это для Эйлин. Я сделаю это для каждой жертвы, которую он изнасиловал и сломал ради своей собственной дьявольской прихоти, прежде чем убить их. Я сделаю это, потому что это единственно правильная вещь — то, на что ты, по-видимому, не способен.

— Сначала тебе стоит хорошенько подумать, Доминик, ведь все это повлияет и на тебя. На твою репутацию будет брошена тень, начнется расследование. — Теперь он запаниковал, потому что понимает — я говорю серьезно.

Вы что издеваетесь?

Единственное слово, которым я могу описать свое состояние, это слово «ошеломлен».

Я ошеломлен смелостью отца просить меня о молчании.

Ошеломлен тем, что он предпочитает свободу своего сына-насильника причинению вреда другим женщинам.

Ошеломлен тем, как мало он раскаивается.

Но больше всего, я поражен тем, что он считает меня таким же, как он.

У меня могут быть свои недостатки, но я не буду скрываться за деньгами в боязни возмездия.

— Они могут разбираться со всем, чем хотят. Мне нечего скрывать и нечего стыдиться.

— Да неужели? Ты трахаешь свою пациентку.

Ну не могу сдержаться. Правда, не могу. Я просто делаю это.

Я тянусь над столом и пару раз ударяю его в лицо.

— Не смей говорить о ней, — ору я, пока кто-то оттаскивает меня от этого бесполезного, валяющегося куска дерьма, которого я с такой гордостью называл отцом.

— Уведите отсюда отца, — кричит Свинни какому-то офицеру.

Я сажусь обратно и пытаюсь вытянуть правую руку, но вздрагиваю от боли. Неа, я определенно что-то сломал.

— Что, черт возьми, произошло? — спрашивает Свинни.

— Я обнаружил, что моя так называемая «семья» — сплошное вранье, — сквозь зубы говорю я.

— Имеет ли это отношение к вашему брату? — он садится.

— Да. И вам необходимо записать мои показания.

Входит парамедик, чтобы осмотреть мою руку, бинтует ее и говорит о том, что мне надо поехать в больницу и сделать рентген. Несмотря на боль, я предпочитаю сначала дать показания. Свинни выходит из комнаты, а высокий, невзрачный мужчина входит.

Он представляется детективом Харрисоном. Харрисон поворачивается посмотреть в зеркало и кивает, должно быть, это сигнал к началу записи.

Первоначальные вопросы по установлению личности дают мне время успокоиться и обдумать то, что мне надо рассказать полиции.

— Расскажите мне об Оскаре, — начинает детектив Харрис.

— Я только что узнал, что все это началось, когда он был семнадцатилетним подростком.

А теперь об этом узнает весь остальной мир.

Глава 29

Я слышу гудок и людей, разговаривающих рядом со мной. Мои глаза распахиваются и тотчас закрываются, протестуя против яркости и сияния.

— Детка. — Я сразу понимаю, что это Доминик. Его рука накрывает мою и мягко сжимает ее. Я чувствую его тепло, слегка влажные губы, нежно касающиеся тыльной стороны моей ладони мягким поцелуем. — Ты меня слышишь? — спрашивает он, снова целуя мою руку.

— Угу, — это единственное, что я могу из себя выдавить. Горло пересохло и такое ощущение, что его затерли наждачкой. Глотать больно.

— Я здесь, моя красавица Эйлин. Я рядом.

Мои глаза снова распахиваются и медленно привыкают к яркости комнаты. Она маленькая и стерильная, с пустыми белыми стенами и большим окном, выходящим на стоянку. Стекло затонировано, но солнце на улице такое яркое, весело светит, освещая всех своими великолепными лучами.

Я смотрю вокруг и вижу карие глаза Доминика, изучающие меня с волнением и любовью.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он мягким, спокойным тоном, убирая волосы мне с лица.

Я снова сглатываю и жду, пока мой рот не наполняется снова влагой, прежде чем начинаю говорить:

— Со мной все хорошо, — голос слабый, с хрипотцой, но, по крайней мере, я разговариваю. — Что случилось? — спрашиваю я, хрипло.

— Мы были у моих родителей, помнишь? — начинает Доминик, наливая воды в чашку и давая ее мне.

Это все, что он сказал, и все тут же всплывает в памяти.

Мое тело цепенеет и трясется, когда я вспоминаю, как услышала его, говорящего по телефону.

Я задыхаюсь, частота моего пульса кажется нездоровой, даже для меня. Надо мной паническая атака, которая вот-вот потянет меня вниз. Доминик забирает у меня чашку, чтобы вода не разлилась. Он подносит ее к моим пересохшим губам, и я жадно пью.

— Один, два, три, четыре, вдохни через нос.

Я смотрю на Доминика и позволяю его глубокому баритону успокоить меня.

Вдыхаю через нос и закрываю глаза.

— Пять, шесть, семь, восемь, девять, выдохни через рот.

Я открываю глаза и дотягиваюсь своей свободной рукой до Доминика, не отпуская его. С того момента, как мы встретились, он мой настоящий якорь. Он все время невероятно поддерживал меня и никогда не позволял оступиться.

Сейчас ничего не изменилось.