Почтенное общество - [82]

— Пойду посмотрю.

Элиза возвращается с большого светского приема в «Прекателан» в Булонском лесу, устроенном конкурентом ПРГ, которого она собирается поглотить в ближайшие годы. Она тщательно продумала свой туалет: смокинг от Сен-Лорана, прекрасная прическа, макияж, она ослепительна.

Двое мужчин в своих костюмах с галстуком совершенно потерялись рядом с ней; она же настаивала, что необходимо быстро отреагировать на дневные события, нужно, говорила она, уметь предупредить противника. Разговор шел о статьях в утренних экономических газетах, направленных против ПРГ.

— Я согласна, что, если мы не хотим, чтобы эта полемика выплеснулась на страницы национальных газет, отвечать не нужно. Но могу вас заверить, что все крупные предприниматели их читали, и не без удовольствия. Еще чуть-чуть, и они бы начали травлю. За этим стоит Кардона. Использует оружие, добытое для него Субизом. Но это лишь предупреждение. И если Кардона продолжит начатое, я могу ждать… мы можем ждать крупных неприятностей. Нельзя ли его купить?

Герен вопросительно смотрит на Гезда:

— Попробовать можно. Мы подумаем. Но меня заботит другое. Средства массовой информации более-менее контролируемы, но вот что случится, если Шнейдер вспомнит о материалах Субиза во время дебатов в среду?

— У него нет этих досье.

— Мы уже не знаем, у кого они есть, а у кого нет.

— Это может повлиять на итоги голосования в воскресенье?

— Не думаю. Опережение слишком велико. Но потери могут быть.

— Нужно объяснить Шнейдеру, что ему тоже не стоило бы так рисковать.

— Пату хорошо знаком с Дюменилем. И тот и другой выпускники Эколь Нормаль. Ты не возражаешь, чтобы Пату переговорил с ним до начала дебатов?

— Да, думаю, время выбрано правильно.

— А я озабочена другим, — раздается голос Элизы. — Сегодня на приеме была только светская публика. И тем не менее все только и делали, что копались в дерьме, которое всплыло со всей этой вашей историей. Если я правильно поняла то, что мне рассказал один журналист по имени Моаль, который имел дерзость пригласить меня на разговор с глазу на глаз. Известно ли вам, что эту соплячку Джон-Сейбер выпускают из-под ареста сегодня вечером?

Обмен быстрыми взглядами между Гереном и Гездом. Смысл вопроса понятен. Повисает пауза.

— Да, я знал об этом, — отвечает Гезд. — У Криминальной полиции против нее практически ничего нет, четыре дня предварительного задержания истекли… Я не вижу реальных причин для беспокойства.

— Я все же расставлю точки над i. Причина для беспокойства следующая: Криминальная полиция больше не верит в экологический след, как говорит тот же Моаль. Там неплохие полицейские, и мы даже кое-кого из них знаем, не так ли, Пьер? И, следовательно, они начнут искать в других местах. И, судя по всему, должны выйти на след работы профессионалов.

— Каковы ваши источники?

— Не смешите меня, Пьер!

— Пусть так, не будем терять времени. Вы правы, нужно действовать, потому что мы должны любой ценой сохранить нашу свободу действия.

Гезд поворачивается к Герену:

— Можно ли добиться отстранения от дела бригады по криминальным делам?

Через двадцать минут Нил возвращается с подносом, на котором стоит бутылка божоле, омлет с сыром и кусок прекрасного яблочного пирога. Просто подвиг — раздобыть это в такой час. Сначала едят молча. Потом Нил решается все же заговорить:

— Когда я понял, что ты ввязалась в историю, касающуюся ядерных программ, — голос его звучит негромко, на дочь он не смотрит, — я просто впал в панику. Все, что касается атомных исследований, преследует меня как кошмар вот уже двадцать лет. Я должен рассказать тебе о гибели твоей матери.

Сефрон вздрагивает, настолько неожиданно то, что говорит ей отец.

— Разве мама погибла не во время массового теракта в Бейруте, когда мне было два года?

— Не совсем так. — Пауза затягивается, воспоминания об этом всегда причиняют Нилу боль. — Когда я встретил твою мать, я работал военным корреспондентом для английских газет на Ближнем Востоке и жил в Ливане. Она преподавала французский в бейрутском лицее. Мы влюбились друг в друга, страстно, безумно. Рядом с твоей матерью жизнь начинала сверкать всеми красками. — Нил улыбается своим воспоминаниям, поворачивается к дочери. — Когда ты родилась, Люсиль хотела вернуться во Францию, чтобы ты росла в мире и спокойствии. Я любил войну, мы остались. — По лицу Нила пробегает гримаса боли. — Через год после твоего рождения я вышел на потрясающий материал — израильская атомная бомба, государственный секрет, самый охраняемый в мире. Я много работал и нашел свидетеля, который согласился представить фотографии, планы, документы, он был готов говорить об этом. Я добивался цели в полнейшей тайне. Однажды американский журналист, некий Венсан Анна, пригласил меня к себе на обед в окрестности Бейрута. Я принял приглашение. — Нил вздыхает. — Я думал поехать туда один, но там такая красота, масса цветов, зелени, а мы были всегда вместе — твоя мама, я и ты, — мы только что отметили тогда твой день рождения, вот мы и решили ехать все вместе. Твоя мать села за руль… Почему? Не могу этого сказать. И на выходе из города нас обстреляли из ракетной пусковой установки. Работали настоящие профессионалы, прицел был точен. Она умерла на месте. А ты и я, — разочарованная усмешка, — мы отделались несколькими царапинами. — Пауза. — На следующий день английские разведывательные службы посоветовали мне как можно быстрее покинуть Ливан. Мне удалось переправить моего свидетеля и все документы в Лондон, другие журналисты подхватили тему, и мы добыли доказательства существования израильской атомной бомбы. Это в свое время наделало очень много шума. И совершенно ничего не изменило в истории Ближнего Востока. Большое дело — минимальные результаты. Разве что один… Твоя мать погибла.