Почему я верю. Простые ответы на сложные вопросы - [30]

Он «врастает» в своей приход… И благодаря этому проблемы простого человека очень понятны православному священнику. Что значит семейному человеку приходить на исповедь к безбрачному батюшке? Это часто бывает разговор глухого со слепым! Ведь половина наших грехов связана с семьей, с теми сложностями, которые с семьей или с ее отсутствием связаны. Вот я поругался с женой… Что он мне может посоветовать? Или, например, мы уже живем с женой десять лет, а она не может забеременеть… Что он может мне сказать? Конечно, он скажет что-то, но до конца он не может меня понять. Между мною и им дистанция огромного размера.

И в Католической Церкви так и получается: священник, человек очень образованный, очень много учившийся, но не имеющий семьи, вынужден заботиться о пастве, которая ведет совершенно другой образ жизни.

И совершенно иначе дело обстоит у нас. Наши батюшки — плоть от плоти народа, они такие же, как миряне: разница в образовании невелика или по крайней мере некритична, а образ жизни примерно одинаковый. И поэтому каждый приход становится, в идеале, самой настоящей, реальной семьей.

Наше преимущество в том, что у нас священство всю жизнь было единым с народом. Мы ходили по тем же улицам, что и наши прихожане, мы всегда были на виду, и наши грехи все знали. Знали, что священник может быть толстым, глупым, злым… Мало ли глупых, злых и толстых губернаторов, врачей или владельцев местных лавок? Но народ всегда знал и другое: среди священников обязательно есть какой-нибудь святой человек и, если выстроить шеренгу из ста батюшек, в этой шеренге обязательно будет стоять хотя бы один великий праведник, на которого все Небо смотрит с удовольствием.

Людям это всегда было известно, не умом, а сердечным знанием.

Потом: ведь православный священник к старости превращается… в настоящего дедушку, седоволосого, старенького и доброго, прослужившего у алтаря всю жизнь, окруженного детьми и внуками. К нему люди приходят и, как Айболиту, открывают свое бедное сердце. Кому удобнее исповедоваться: священнику, давшему обет безбрачия, или тому, кто вырастил пять-шесть детей и кто поймет все твои житейские беды, погладит по голове и скажет: «Да не переживай ты! У меня тоже так было. Все будет хорошо!»?

А католический священник к старости не становится дедушкой. В лучшем случае он становится старым профессором, окруженным книгами, покуривающим под вечер трубочку на балконе…

— Как отразилась на Католической Церкви эта длительная традиция целибата духовенства?

— Она изменила психотип христианина и расколола, разделила Церковь на две отделенные друг от друга части: духовенство и мирян. То, чем потом Запад и нас заразил.

Целибат для духовенства изначально исходил из добрых побуждений, из желания святости, желания, чтобы Церковь была свята и ее священники были святы. Но здесь сыграл злую шутку неправильный расчет, превышающий человеческие силы. Западная Церковь перегнула палку и сломала ее. Когда на Первом Вселенском соборе решался вопрос о необходимости обязательного целибата для священников, то некто из уважаемых старых людей, подвижник, состарившийся в монашестве, сказал: «Не возлагайте на людей бремени неудобоносимого! Для большинства это станет непосильной ношей. Так вы нарушите мир и породите множество проблем».

Люди не выдерживают завышенных требований к своей природе. Да, есть монашество, есть те, кто не прикасается к женам, и слава Богу, что есть! Но эта мера не всем дана, а только тем, кто вместит[56]. Опасно возводить ее в норму, потому что не все это выдержат, и те, кто вначале горел, начнут сначала потухать, потом унывать, впадать в грехи или отказываться от сана.

Католицизм не сразу принял целибатное священство. Эта идея вызревала долго, ей сопротивлялись, но она победила, и сегодня это уже не обсуждается. Ватикан не изменит своего отношения, для него это смерти подобно.

— Почему?

— Он слишком монументально сложен во всех своих частях, и, вынимая один из камней, мы грозим обрушением всей системе. Католичество похоже на древний замок, который все еще крепок, хотя изрядно обветшал и во многих его комнатах уже никто не живет. Но он все еще стоит. И — католики это понимают — этот замок нельзя перестраивать, поскольку, как только начнешь перестраивать, он просто рассыплется. Так он и стоит со времен позднего Средневековья, как огромное готическое здание, как некое воплощение истины, к которому ни в коем случае нельзя прикасаться, иначе оно рухнет. Ведь раньше католики догматизировали все: и наука, и медицина, и представления об окружающем мире были догматизированы и встроены в структуру католического вероучения, как камни в стену. Сейчас несколько камней из этой стены уже извлечены: например они признали, что теория Дарвина не противоречит библейской версии сотворения мира. Мир «покусал» католицизм и каждый день «откусывает» от него по кусочку.

Однако, если католицизм упадет, то вместе с ним падет и весь западный мир, потому что последнее, что в западном мире еще сохраняет традиционную связь с ушедшими веками, — это Католическая Церковь.

О наших сильных и слабых сторонах