Почему я верю. Простые ответы на сложные вопросы - [31]

— Если Католическая Церковь похожа на замок, то с чем можно сравнить Православную Церковь?

— Православная Церковь похожа на… на деревню, посреди которой стоит барское поместье. Это такая дворянская усадьба с крестьянскими дворами и барским домом, с аллейками, лужайками, с флигелями, фонтанчиками, с прудом с карасями. Эта усадьба не выбивается из окружающего пейзажа, наоборот, сливается с ним в одно целое. Барский дом посередине может быть и из камня — как символ тех больших, помпезных вещей, которые у нас есть: древние храмы и огромные соборы, мощные издательства, семинарии и академии. Словом, то, что делает нас похожими на «цивилизованный мир», в его понимании. А все остальное похоже на деревянные домики, хозяйства с курами, с собаками в будке, с детьми, играющими на дворе…

Православная Церковь — такая. И поэтому ее трудно уничтожить: можно разрушить эту «деревню», а жителей выгнать, но они перейдут на другое место и возродят то, что было. Это не замок, который разрушишь и уже не построишь.

Православная Церковь всегда возродится. Ей для этого нужно будет немного: небольшая хата с крестом на крыше, вместо колокола — пустой, разрезанный пополам баллон из-под газа, в который можно бить молотком, пять прихожанок, батюшка. И все. Есть церковь, значит, есть и литургия, и Евхаристия. Есть, где крестить ребенка, отпеть умершего, повенчать новобрачную пару, встретить Пасху. И Церковь существует.

В этой устойчивости — еще одно наше великое преимущество.

— А в чем наш недостаток? Каковы самые уязвимые стороны жизни Православной Церкви?

— Самые уязвимые в Церкви структуры — это те структуры, которые встроены в государственную жизнь, связаны с гражданской жизнью и со всеми делами мира сего. Там, где есть банковские счета, бюрократия, много бумаг, много вертикально-горизонтальных связей, какие-то офисные здания и так далее и тому подобное.

А все остальное… Ну как ты будешь влиять, например, на священника, который служит где-нибудь в далеком селе Алтайского края? Что ты с него возьмешь и что ты ему дашь? Или на монастырь, который имеет свою пасеку, ловит рыбу в соседней речке, возделывает кусок земли, держит церковную школу, имеет много прихожан и молящуюся братию. Он вообще ни от кого не зависит на самом деле. Чем скромнее монастырь и чем более он богат духовной жизнью, тем менее уязвим.

Почему Церковь так сильно пострадала при революции? Потому, что она была полностью встроена в государственную структуру, сведена до уровня министерства — одного из министерств обреченного государства. И потом, когда это государство разрушилось, вместе с ним рухнули все церковные структуры, до того казавшиеся нерушимыми и утвержденными на веки. И священников гнали и убивали иногда за веру во Христа, в силу той ненависти к благодати, которая была присуща многим революционерам, а иногда — как чиновников несуществующего государства. Под каток репрессий духовенство попало как бывшие служащие бывшего государственного департамента, как потенциальные контрреволюционеры.

Так что встроенность Церкви в госструктуры в начале XX века сыграла свою трагическую роль.

— К слову о монастырях: у католиков, в соответствии, наверное, с их любовью к строгой иерархичности и порядку, есть монашеские ордена. У нас, кажется, ничего подобного нет. Почему?

— Да, на Западе у католиков есть ордена, и каждый со своей специализацией. Например, бенедиктинцы, чье кредо — ore et labora (лат.), «молись и работай». Переписка книг, аптекарское искусство, возделывание земли, молитва, строгий устав — удел этого монашеского ордена.

Доминиканцы занимаются миссией, проповедью Евангелия, противодействием сектантству. Францисканцы исповедуют добровольную святую бедность. Какие-то другие ордена занимаются, например, только тем, что учат детей, другие — помощью женщинам, оказавшимся в сложной жизненной ситуации, и так далее. У каждого ордена есть свое «направление».

Это естественно и логично, ведь каждый человек имеет склонность к чему-то. Один может воспитывать и учить детей, а другой — помогать больным алкоголизмом, третий — ходить в тюрьмы, а четвертый — редактировать книжки или делать переводы. Зачем бросать интеллектуала, который знает четыре языка, на детский садик? Пусть переводит трактаты, свежую богословскую литературу с испанского, с греческого, с сербского на русский!

Трудно сказать, почему в Православной Церкви не сложилось орденов. Видимо, нас не вынуждала к этому жизнь, или вынуждала, но мы не заметили.

У нас были ярко выражены два типа монастырских подвижников, одинаково необходимых Церкви, — отшельники и социально-ориентированные люди, «нестяжатели» и «иосифляне». Одни были ориентированы на чистое монашество, а другие — на открытость миру с его нуждами. Но больше дифференциации не происходило, а сегодня в этом есть нужда. Нужны образованные монахи, которые могли бы войти в студенческую аудиторию, и терпеливые монахини, занимающиеся одинокими стариками в домах престарелых или брошенными детьми в доме малютки, — особенно детьми с врожденными пороками, такими, от которых в страхе отшатываются даже родители. Ведь мирскому человеку, который, чтобы содержать семью, работает с раннего утра до позднего вечера, невозможно брать на себя еще и благотворительную нагрузку. Ате, кто посвятил себя Богу, могут.