Почему я верю. Простые ответы на сложные вопросы - [16]

Хотя бытовое понимание кротости совсем иное. Кроткий человек в нашем понимании — это человек незаметный, такой «Акакий Акакиевич», который говорит: «Зачем вы меня обижаете?» Можно ли представить себе, что Акакий Акакиевич вдруг расправляет плечи, вступается за кого-то (кроткий, скорее всего, за себя не будет вступаться, он перетерпит) и дает пощечину обидчику со словами: «Не смейте обижать человека, он брат наш!» Этого совершенно невозможно себе представить! У Достоевского в «Кроткой», если помните, главная героиня, прижимая к груди икону, бросается из окна на мостовую и погибает. Можно ли сказать, что это — кротость? Вряд ли, скорее — надломленность, смирение в плохом смысле слова, отказ от борьбы… Так что здесь вопрос словоупотребления очень важен.

Неправильное употребление слов портит разум, а попытка правильно пользоваться словами рождает любовь к слову и потом — к Богу.

— Значит, призывая христианина быть кротким и смиренным, Церковь имеет в виду что-то принципиально иное, а вовсе не «смирение» Акакия Акакиевича?

— Чтобы попробовать понять, насколько христианское смирение и кротость не похожи на «смирение» Акакия Акакиевича, можно, например, обратить свой взор к такому издревле существующему институту Церкви, как монашество. Монашество — дерзновенная форма протеста против всех видов мирской несвободы. Живущий в миру человек задавлен жаждой денег, страхом перед начальством, страхом безработицы, страхом одиночества, жаждой удовольствий и многими другими вещами. Он словно закован в цепи. Монашество — это радикальный бунт против мирского рабства. По идее, монах презрел, оставил позади все эти мирские цепи. И тот, кто, однажды оставив все, сохранил верность этому дерзновенному шагу на всю жизнь — самый свободный человек в мире. Это человек, в котором должен быть пламенеющий дух. Это тот самый Моисей, пренебрегший египетским богатством ради того, чтобы быть свободным.

И, помимо монашества, внутри Церкви всегда было множество людей, которые тяготели к странничеству, юродству и прочим не менее радикальным, но менее заметным и менее понятым формам протеста против мирского диктата.

Но и в миру Церковь не призывает быть «Акакием Акакиевичем». Если православный христианин оказался на какой-то очень важной государственной должности, Церковь вправе сказать ему: «Ты раньше делал карьеру для того, чтобы прославиться и превознестись, теперь, как верующий человек на ответственном посту, ты должен будешь отдавать себя своему делу и быть готовым положить свои кости ради того, чтобы жить в стране стало легче и лучше. Забудь про спокойную жизнь, оставь позади тщеславие, приготовься иметь много врагов и делай то, что нужно». И такой человек вовсе не будет паинькой, склонным подписывать все приносимые ему бумаги. В любом случае Церковь зовет человека к служению.

Бездерзновенная инерция веков

— Почему же подлинного дерзновения так мало в сегодняшней церковной жизни?

— Видимо, психология церковного человека несет в себе следы прежних эпох.

Мы проживаем какую-то серьезную инерцию нескольких прошедших столетий. Синодальный период[32] был для Церкви очень специфическим — это было время чиновничьего всесилия и церковного бесправия. Петербургский период был одной из интереснейших и великих эпох в российской истории, но вместе с тем Церковь в этот период была по-настоящему обескровлена и превращена в какой-то обслуживающий чиновничий аппарат, в одно из министерств. А потом уже советская власть прошлась каленым железом по церковной жизни, собрав огромную жатву мучеников и исповедников. На долю тех, кто остался в живых, как раз и выпала эпоха, когда «праведник молчит, ибо это злое время». И они, верующие советского времени, замолкли, утаились. Они берегли веру, проповедовали ее, где можно было, но чаще это были слова, сказанные на ухо, чем открытая и гласная проповедь.

Эта инерция мышления досталась по наследству нам. Сменились эпохи, и, по идее, время говорит нам: «Теперь идите в институты, в школы, в воинские части, проповедуйте всюду — на стадионах, в больницах, в тюрьмах! Везде благовествуйте имя Господа Иисуса Христа!» Но это так легко сказать, а — попробуй перестроить церковно-общественную психологию, если за спиной несколько веков вынужденного молчания…

И кроме того, идеал церковного человека сегодня у нас не сложился. Каков, например, идеал православного предпринимателя? Каким должен быть современный православный студент или верующий рабочий? Молодая православная семья — как в ней постятся, сколько в ней должно быть детей, живет ли она вместе с родителями или отдельно? Православный человек, работающий кинорежиссером или актером, — кто он?

Над выработкой архетипов «работают» целые столетия, у нас же прошло еще очень мало времени — немногим больше 20 лет.

О молитве на пределе сил

— Возвращу Вас к началу нашей беседы. Мы говорили о том, что верующий человек сочетает молитву и деятельность. Но вот он столкнулся с труднопреодолимыми препятствиями. До какой поры он обязан пытаться преодолеть это препятствие, а когда он должен отступить и дать место Богу?