Почему любовь ранит? Социологическое объяснение - [81]

Это движение в сторону рационализации, однако, не устраняет всех проявлений страсти; скорее, по мнению Вебера, оно порождает попытки восстановить порядок переживания, в котором господствуют пыл и страсть, но лишь опосредованно и понемногу[381]. В свете этого можно истолковать культ эмоций двадцатого века. Но там, где Вебер и другие понимали рационализацию как противопоставление эмоциям и противостояние им, я предполагаю, что задача социологического анализа состоит в том, чтобы понять рациональность и рационализацию не как культурную логику, противопоставленную эмоциональной жизни, а скорее как работу именно в сочетании с ней[382]. Рациональность — это узаконенная культурная сила, которая пришла к перестройке эмоциональной жизни изнутри, т. е. изменила основные культурные сценарии, посредством которых эмоции понимаются и обсуждаются. В то время как романтическая любовь сохраняет уникальную эмоциональную и культурную власть над нашими желаниями и фантазиями, культурные сценарии и инструменты, доступные для ее создания, все больше противоречат сфере эротики и даже разрушают ее. Таким образом, в эмоциях любви задействованы, по меньшей мере, две культурные структуры: одна основана на мощной фантазии эротического самоотречения и эмоционального слияния; другая основана на рациональных моделях эмоциональной саморегуляции и оптимального выбора. Эти рациональные модели поведения глубоко преобразовали структуру романтического желания, подрывая культурные ресурсы, благодаря которым исторически проявлялись страсть и эротизм.

Чарующая любовь

Вебер был не совсем точен в определении переживания «очарованности», но мы можем вывести его от противного, из того, что определяет разочарование. Очарованность опосредована мощными коллективными символами, которые дают ключ к чувству священного. Она основана на убеждениях и чувствах, которые вовлекают и мобилизуют всю личность целиком; эти убеждения и чувства не обрабатываются в когнитивных системах второго порядка и не являются рационально оправданными. Эти символы составляют и подавляют эмпирическую реальность верующего. В переживаниях очарованности нет сильного различия между субъектом и объектом. Таким образом, объект веры и сама вера имеют для верующего онтологический статус, который не ставится под сомнение. Можно сказать, что элементарные формы «чарующей» любви как культурного прототипа и феноменологического опыта напоминают следующую модель:

1. Объект любви является священным. Гийом де Лоррис, французский ученый, поэт, пик творчества которого пришелся на 1230 г., и автор первого раздела «Романа розы» (Roman de la Rose), средневековой поэмы, целью которой было научить искусству любви, представляет Даму, возлюбленную, как на пьедестале, как псевдо-божество, которому следует поклоняться. Такая риторика приверженности священному объекту возникла в куртуазной любви XII в., но была она и в XIX в. В письме к своей возлюбленной Эвелине Ханской Бальзак выражает желание поклоняться ей так, как не устроило бы современную эмоциональность: «Как бы мне хотелось провести день у ваших ног, положив голову вам на колени»[383].

2. Любовь невозможно оправдать или объяснить. Стрела Купидона — древнейший символ любви, капризное и необоснованное чувство. По словам Гийома де Лорриса, как только стрела пронзила его тело и плоть, он так и не смог больше вынуть ее, как не смог перестать любить Даму своего сердца. Он не мог не любить. Любовь — это сила, подчиняющая себе. Рассмотрим, например, Гумберта Гумберта, впервые увидевшего Лолиту: «Необыкновенно трудно мне выразить с требуемой силой этот взрыв, эту дрожь, этот толчок страстного узнавания»[384]. Любовь здесь мгновенна, непреодолима, поскольку она рассматривается как акт физического узнавания, который обходит волю.

3. Такое переживание переполняет эмпирическую реальность любящего. В письме к своей жене Жозефине, написанном в 1796 г., будучи командующим французской армией в Италии, Наполеон писал: «Ни дня я не провел без любви к тебе; не было и ночи без твоих объятий; я не выпил и чашки чая, не проклиная гордость и честолюбие, которые заставляют меня оставаться в стороне от тебя, душа моя»[385]. Здесь любовь — это эмоция, которая всецело овладевает эмпирической реальностью любящего.

4. Не существует различия между субъектом и объектом чарующей любви. Объект любви нельзя отделить от ее субъекта, поскольку это переживание вовлекает и мобилизует всю личность целиком. Бетховен, писавший своей возлюбленной в 1812 г., выразился лаконично: «Мой ангел, мое все, мое собственное „я“»[386].

5. Объект любви уникален и несоизмерим. Ромео, увидев Джульетту, заявляет: «Любило ль мое сердце до сих пор?»[387] — подразумевая, что она единственная, кого он любил и будет любить всегда. Уникальность заключается в том, что возлюбленного никем нельзя заменить. Это также означает, что его или ее достоинства или недостатки невозможно измерить или сравнить с качествами других.

6. Любящий человек забывает о своих собственных интересах, что является критерием любви к другому человеку