Поцелуй воина - [42]

Ее рот увлажнился. На лбу выступил пот. Каждый раз ей приходится делать этот выбор, каждый час и каждый день. Сила тела и разума казалась слишком маленькой, чтобы бороться с таким безудержным искушением.

Она подошла ближе к реке и попыталась растворить все свои заботы в монотонном журчании бегущей воды. Ее глаза стали закрываться, призывая ко сну.

Габриэль вышел на небольшую полянку. Ада схватилась одной рукой за горло, а другой за кинжал. Она действительно вытащила его так быстро?

– Ты напугал меня! – воскликнула она.

Он взглянул на клинок.

– Кто научил тебя сражаться?

Он вымылся и переоделся. В лучах солнца его кожа мерцала, как полированное дерево. Его короткие темные волосы блестели от речной воды.

Ада отвела взгляд.

– Джейкоб, – произнесла она наконец, сжимая украшенную камнями рукоять кинжала. – Все время, с тех пор как приехали в Кастилию, мы зависели друг от друга. Я хотела получить это знание, и он не отказал мне. Мне нужно было почувствовать, что я могу сама защитить себя... на этот раз лучше.

– На этот раз? Ты имеешь в виду свои ноги?

– Да.

Она поджала пальцы ног, представив боль в стопах. Призрачное горение. Но она чувствовала лезвие кинжала шерифа Финча – того самого кинжала, который она сейчас держала, – так же ясно, как в тот далекий день в его темнице.

Ей нужен опиум. Ничто другое не прогонит эту боль.

– Джейкоб хорошо обучил тебя, – заметил Габриэль. – Но он молод и сражается двумя клинками.

Он без предупреждения сделал выпад. Его локоть ударил по ребрам, а рука, ухватив ее запястье, выбила кинжал.

– Он сделал тебя уязвимой, твоя левая сторона не защищена. – Убрав локоть, он провел рукой по ее ребрам и отпустил ее. – Вот здесь.

Ее лицо вспыхнуло от смущения.

– Я никогда не говорила, что я воин.

– Ну так и не веди себя как воин.

– Честный совет от священника.

– Вы были близки, ты и Джейкоб?

– Ты не мой исповедник, – ответила она, играя краем рукава. Ее тонкая юбка пахла дымом. – Я ничего не скажу.

– И все же чем больше я узнаю тебя, inglesa, тем менее вероятно, что я буду судить тебя.

– Вообще не твое дело судить, послушник. – Она посмотрела на его пустые руки и сумку, висящую на плече. – Потому что мне интересно, что случилось с одеждой, в которой ты был вчера. Ты когда-нибудь сможешь отстирать эти пятна?

– Меня это никак не касается, – сказал он. – Почему ты обратилась к опиуму, если научилась драться?

– Не важно, как упорно я упражнялась, не важно, чему я училась, ночные кошмары возвращались. Даже после того как мои ноги зажили, опиум... он стал всем. – Ей хотелось отвернуться и ходить, но она стояла совершенно неподвижно, впитывая силу из этого собирающегося гнева. – Я спала и сталкивалась с ужасными вещами и не могла принести свои новые знания в свои сны. Только боль и страх. Опиум стирал все это.

Его лицо исказилось презрительной усмешкой.

– И это было гораздо легче, чем тренироваться и работать, как я полагаю. А сейчас? Ты не излечилась, ты должна знать.

– Ты думаешь, я этого не понимаю? – Ее как будто засыпанные песком глаза жгли слезы. – Это здесь, со мной; не важно, что моя болезнь отступила.

Он стоял неподвижно, пристально глядя на нее. Его лицо смягчилось – совсем чуть-чуть, ненадолго.

– Ада, ты выпила бы сейчас настойку, если бы я предложил тебе?

– Да.

Она закрыла глаза и ударила себя по губам. Но грубая, уродливая правда уже прозвучала.

Габриэль отвел ее руку ото рта и взял в свои ладони.

– Ты вернулась бы к той жизни?

– А почему нет? Потому что это место предлагает такие красоты? Ты оскорбляешь меня – нет, целуешь меня сначала, а потом оскорбляешь. Моя голова яснее и глаза открыты шире, но это только означает, что я могу видеть, как ужасно все это. Когда-то у меня была семья, друзья и цель. Я отбросила все, что у меня не успели отобрать. Ты это хотел услышать? Потому что я выбросила это!

Она ударила кулаком в шершавую кору пробкового дуба. Боль пронзила ее руку от костяшек пальцев до плеча.

– Ада!

Габриэль схватил ее раненую руку и попытался разогнуть пальцы. Кожа была рассечена. Слезы, угрожавшие пролиться весь вечер, все утро, выплеснулись на свободу, но она не всхлипнула. С мокрыми щеками она просто смотрела на свою окровавленную руку.

Борьба, кипевшая внутри ее, утихла и остыла.

– Не трогай, – сказала она. – Ты только что вымылся.

Габриэль нахмурился, но не отпустил ее руку.

– На моей совести раньше уже была кровь.

Они спустились к реке. Ада долго держала руку под водой, пока раны не очистились, радуясь успокаивающему онемению. Через несколько минут Габриэль перевязал ее руку бинтом, оторванным от его белой рубашки.

– Ты видишь, что ничто не удержит меня от возвращения? – спросила она. – Что у меня есть?

– Гордость. Уважение к себе. Будущее.

– Ты говоришь о будущем. – Она покачала головой, глаза закрылись от воспоминания о ее последнем плывущем полете. – Ты понятия не имеешь, как это прекрасно.

– Нет, я не позволю тебе.

Глава 16

– Ты не позволишь мне?

– Нет. – Габриэль наконец перевязал ее руку. – Только не после всего того, что я сделал.

– Что я для тебя, овца? – Она отдернула руку и прижала к животу. Ее щеки расчертили соленые дорожки, но по крайней мере она перестала плакать. – Ты будешь моим пастухом и поведешь меня назад в овчарню?