Поцелуй, Карло! - [144]

Актеры сбились в кучу в кулисах, а Калла пронеслась через сцену и пинком открыла служебную дверь. Послеполуденное солнце с улицы пронзило ярким лучом темноту сцены. Ники стоял в этом луче.

– Ты ставишь пьесы не хуже, чем режиссеры-мужчины. Но ты не умеешь делать деньги. Это иная способность. Ее не было у твоего отца, и у тебя ее нет.

Труппа, ошеломленная резкостью Ники, дружно затаила дыхание. Все они глядели на Каллу, которая, несомненно, должна была взорваться. Но Калла просто смотрела на Ники, спокойно сунув руки в карманы.

– Может, у него и не было такой способности. И может быть, ее нет у меня. Но мы преданы нашему делу. Мы остаемся здесь, мы стараемся изо всех сил, и мы не сдаемся. Мы верим, что Саут-Филли необходим театр, играющий классику. Мы не сбегаем, потому что есть определенное величие в служении людям. Я не надеюсь, что ты это поймешь, потому что ты сделал иной выбор.

– Остановись, Калла! – возмутился Ники.

Калла подняла руку:

– Вместо того чтобы травить меня своими вопросами, ответь мне сам на два вопроса. Кому из них ты писал, кому звонил? – Калла указала на Тони, Норму, Джози и Хэмбона, которые уткнули глаза в пол сцены. – Есть такие?

Ники повернулся к старым друзьям, которые избегали смотреть ему в глаза. Он хотел позвонить Тони и пригласить его на спектакль, познакомить его с Глорией, но так и не сподобился. Он знал наверняка, что Норма с удовольствием посетила бы воскресный мастер-класс в театре «Абби», но не догадался послать ей приглашение. Хэмбон обожал мыльные оперы, а Джози месяцами бы млела над открыткой с изображением статуи Свободы и надписью: «Надеюсь, что вы с Бертом в добром здравии». Но он так и не послал эту открытку. И ничего не сделал. Думать – не значит делать. Он оказался плохим другом.

– Ты забыл людей, которые тебя создали. Этот театр дал тебе толчок.

Калла посмотрела вверх, под потолок, где провода пересекались, как тонкая серебряная паутина. Какое величавое место, если позволить воображению дорисовать нужное. Но Ники Кастоне этого не понял.

Калла продолжила:

– Театр Сэма Борелли. Как мило с твоей стороны прийти сюда и почтить память моего отца, обозвав его плохим бизнесменом.

– Он бы со мной согласился.

– Он не может постоять за себя, его здесь нет.

– Почему ты не признаешь, что тебе нужна помощь?

– Даже если бы я нуждалась в помощи, а я в ней не нуждаюсь, ты был бы последним человеком, кого я попросила бы о ней.

Роза Де Неро выглянула в щелку занавеса:

– Извините, но пора открывать зал.

– Открывай зал, Роза, – объявила Калла. – Все по местам! – Она повернулась к Ники: – Извини, мы должны играть спектакль.

Рука Каллы так и лежала на открытой служебной двери. Ники прошел по солнечному лучу и вышел на улицу, в послеполуденное солнце, потом на погрузочную платформу, и Калла закрыла за ним дверь.

– Она ему высказала-таки, – прошептал Хэмбон Тони.

Труппа заняла свои места. Выстроившись в затылок за Хэмбоном и Тони в своих красочных бархатных нарядах, они напоминали коробку восковых мелков.

– Что же нам теперь делать? – спросила Норма, застегивая длинные серьги из горного хрусталя.

– Те губы, что Любовь лепила, сказали «Ненавижу!»[109] – прошептал Тони.

– И что это значит, черт побери? – всхлипнул Хэмбон, подавляя бурбонную отрыжку.

– Это значит, что Ники мы здесь больше не увидим, – сказала Норма.

Ники лежал в своей старой кровати в подвальной комнатке особняка Палаццини. Он больше не испытывал ностальгии по своей комнатке. Оказалось, что он больше не скучает по сладкому запаху готовящихся помидоров. Подвал больше не был его святилищем. Он больше не принадлежал этой комнате, как в те времена, когда крутил баранку «четверки». Его прежняя жизнь теперь висела в чьем-то чужом шкафу. Он вырос из своих ботинок, штанов, фуражки. Ник Карл больше не влезал в одежду Ники Кастоне, не помещался в его кровати, его прежняя жизнь не была ему впору. Странное это было чувство.

Ники лежал поверх отутюженного покрывала, сняв рубашку, распустив ремень и расстегнув верхнюю пуговицу на штанах. Живот его надулся как барабан после трапезы тети Джо, состоявшей из двенадцати блюд, завершившейся просекко, а следом ударной дозой домашнего лимончелло и «чин-чин» с горькой настойкой дяди Дома, что не только не улучшило состояние его желудка, а, по правде сказать, только усилило вздутие.

Он был, по собственному определению, толст, одинок и нелюбим. Засыпая, он воображал, что шагает вверх по дороге в Розето-Вальфорторе – городок, который отомкнул дверь в его мечты. Ники считал камни, пока хватало сил, пока не взобрался на самую вершину. Он надеялся проснуться утром и понять, куда ему идти дальше.

Калла поправила шляпку, глядясь в зеркальное окно позади строительного вагончика Фрэнка Арриго на Уортон-стрит. Солнце садилось за городом. Она провела день, консультируясь во всех банках, у каждого застройщика и каждого агента по недвижимости касательно театра, и все в один голос сказали, что ей надо увидеться с Фрэнком Арриго. Их роман закончился плачевно и резко, но Калла решила забыть об этом, потому что ей больше некуда было идти. Секретарша проводила ее в кабинет Фрэнка, обустроенный внутри вагончика.