Поцелуй или смерть - [18]

Барни взял свое пальто со стула.

— Сожалею, что заглянул к вам, я не должен был делать этого. Я считал, что мы друзья. А что тебя так возмущает? Ты ревнуешь? Ты злишься, что один парень из нашего квартала поймал удачу за хвост и женился на девчонке, папаша которой набит деньгами?

Лицо Дойла покраснело. Менделл надел шляпу на голову.

— Идите вы все к черту, кроме Розмари! Вы изводите меня, в том числе и Джой Мерсер. Я вам ничего плохого не сделал, а вы поносите меня, как падаль, ругаете меня всеми словами. Да, я силен в мордобое, но я осторожный парень, я — мошенник со скотобойни, которому небольшой успех на ринге вскружил голову. Почему бы мне не быть о себе хорошего мнения? Я наверху лестницы, рядом с лучшими парнями моего времени. Я заработал достаточно денег своими кулаками. Костюм мне стоил сто пятьдесят долларов, а на свои ботинки я потратил восемьдесят.

Дойл так сильно сжал стакан с виски, что фаланги его пальцев побелели.

— Очень хорошо, так же как и то, что однажды — это было очень-очень давно — ты подарил своей матери радиоприемник и телевизор за шестнадцать сотен долларов. Но уже два года старушка живет тем немногим, что у нее осталось, и тем, что мы, соседи, могли ей дать.

— Что это ты говоришь?! — воскликнул Менделл.

Дойл встал и подошел к нему.

— Ты хорошо все расслышал. На протяжении двух лет твоя мать жила тем, что у нее осталось, и тем, что мы, соседи, могли ей дать. А почему? Потому что ты — негодяй, Барни! Потому что, когда перед тобой встала самая серьезная проблема в жизни, ты отступил.

— Что ты хочешь этим сказать? — задыхался Менделл.

— Потому что, я понял это со слов Розмари; — ответил Дойл, — ты захватил свою жену с поличным, но у тебя не достало мужества признать, что она тебя одурачила. Ты согласился признать ее версию. Ты согласился считаться сумасшедшим и позволил заточить себя в психбольницу до тех пор, пока она снова не захочет тебя видеть. А потом, ты не мог больше ждать, ты подобрал курочку на Рандольф-стрит, чтобы доказать себе, что ты мужчина.

— Это ложь, наглая ложь! — воскликнул Менделл.

Он выдал прямой в голову Дойла. Тот дал руке пройтись над его плечом и ударил сначала правой, потом левой в живот Менделлу. Удары заставили Менделла отступить, дыхание его прервалось. Дойл наступал на него, тяжело переставляя ноги и нанося Барни удары.

— Со мной это не пройдет, Барни. Я каждый день имею дело с людьми, которые намного сильнее тебя.

Упершись спиной в стену, Менделл поднял свою знаменитую левую, которая выиграла так много боев, и дал ей упасть. Он не хотел зла Дойлу, не хотел посылать его в нокаут, он мечтал лишь об одном — влезть в какую-нибудь дыру, в которой он, наконец, смог бы поплакать. Он вытер нос обшлагом рукава. Это было максимум того, что он мог сделать, чтобы не заплакать перед Розмари и Патом. Ничего удивительного, что Джой поносил его, ничего удивительного, что Пат презирал его.

За скотобойнями существовало лишь одно правило поведения — мужчина должен выпутываться сам! Он мог пьянствовать семь ночей в неделю, мог играть в покер или на бегах. Он мог подраться и разбить себе морду, мог шататься вместе с женщинами по кабакам или бродяжничать. Но он должен был пойти в понедельник утром на работу, даже на костылях. Он должен был заработать свой хлеб, выклянчить или украсть, он обязан был сделать так, чтобы на столе была еда. И он не должен тратить деньги до тех пор, пока не будут оплачены жилье и газ.

— А теперь уходи отсюда, Барни. — Дойл слегка толкнул его.

— Уходи, Барни, и никогда не появляйся здесь. Мы больше не друзья. — Пат повернулся к сестре. — Это и тебя касается, Розмари. Если ты собираешься и дальше вертеться вокруг Барни Менделла, я вышвырну за дверь и тебя!

— Хорошо, — объявил Менделл, — я ухожу.

Он повернул свою шляпу, чтобы не были видны пятна крови, достал из кармана деньги, которые получил за часы, оставил себе банкноту в двадцать долларов, а остальные сунул в руку Розмари.

— Послушай, малышка, — сказал он ей, — то, что здесь только что происходило, поставило все на свои места. Это гораздо хуже, чем я думал. Но ты очень добрая и хорошая, ты лучше всех, кого я когда-либо знал…

Дойл подошел к ним.

— Боже мой, что ты тут ей рассказываешь?

Розмари посмотрела на брата, лотом опять на Менделла, и уголки ее рта задрожали.

— Для чего эти деньги, Барни?

— Я тебя прошу, Розмари, в память прошлых лет… — объяснил Менделл, и его улыбка была жалкой и грустной. Складывалось впечатление, что он вот-вот расплачется. — Пожалуйста, передай это ма, малышка. Скажи, что я забыл ей их оставить. И поблагодари всех, кто был добрым по отношению к ней, в то время как я… как это сказать… немного забыл ее.

Пат задумчиво смотрел на него, а Розмари схватила его за руку в тот момент, когда он выходил.

— Нет, Барни, подожди! — Ее губы дрожали. — Что-то тут не так…

Менделл кончиками пальцев смахнул слезу с глаз.

— Ты поосторожнее, а то Пат выкинет тебя за дверь, помни об этом.

Он очутился на улице, на холоде, совсем один, и пошел против ветра, борясь с ним и не глядя по сторонам. Барни рассчитывал, что не встретит никого из своих прежних знакомых: он никогда не чувствовал себя столь пристыженным. Ему можно было стать сумасшедшим, но он не мог допустить, чтобы мать так жила. А ведь ему нечего стыдиться. Насколько он помнил, он так не поступал. Он попытался всколыхнуть в памяти то, что произошло два года назад, и вспомнил, что накануне того дня, когда он позволил отправить себя в психбольницу, он хорошо позаботился о матери. Барни взял из банка все свои деньги, восемьдесят восемь тысяч долларов, оставил тысячу себе, а остальные отдал Галь, чтобы она положила их на свой счет. Барни взял с нее обещание, что она станет отправлять еженедельно его матери чеки по семьдесят пять долларов. Галь поцеловала его и сказала, что обязательно будет это делать.