Автобус преодолел последний подъем, и вот наконец перед нами раскинулся Линкасл, уютно угнездившийся в горной долине, словно залитая волшебным лунным светом коробочка с драгоценностями. Проспекты и улицы, ясно различимые даже с такого расстояния, переливались мерцающими огнями неоновых ламп.
Я вынул из кармана конверт, разорвал его на мелкие кусочки и, опустив стекло, рассеял их в темноте ночи.
Толстуха, сидевшая позади, ткнула меня в плечо пухлым пальцем и проговорила:
— Если не возражаете, я бы попросила вас окно закрыть.
Тон у нее был такой, словно она обращалась к дебилу.
— Я бы попросил вас закрыть рот,— вежливо ответил я, и она подчинилась моему желанию.
Всю долгую дорогу рот ее ни на секунду не закрывался, оживленно комментируя решительно все, начиная от умения шофера управлять машиной и кончая шумом, который производил ребенок на "переднем сиденье. Но сейчас он захлопнулся так основательно, что плотно сдвинутые губы слились в едва заметную полоску.
Я же окно поднимать не стал, искренне надеясь, что встречный ветер сорвет с толстухи парик. До самого вокзала оно так и оставалось открытым;
Заглушив мотор, водитель обратился к пассажирам:
— Линкасл. Здесь можно пересесть на поезд или на автобус до Чикаго. Имеется сообщение и с другими городами Восточного района. Мы стоим двадцать минут, затем отправляемся дальше к югу.
Но для меня путешествие закончилось. Обождав, пока рядом протиснется толстуха, бормочущая что-то весьма нелестное, хот» и нечленораздельное, в мой адрес, я одарял, ее скверной ухмылкой, снял с багажной полки свой металлический чемоданчик и спустился на тротуар.
Где-то поблизости дважды оглушительно свистнул паровоз, И огни промчавшегося поезда осветили тропинку к железнодорожному перрону.
Дежурный по станции предупредил; что времени у желающих сделать пересадку в обрез, и целая толпа транзитников галопом помчалась на платформу.
Я поставил чемоданчик на землю, закурил последнюю сигарету и направился в зал ожидания. Вдоль одной из его стен тянулась обшарпанная буфетная стойка, напротив красовались газетный киоск и билетная касса.
Все кресла и скамейки были заняты, и я пошел в мужскую комнату. Секунду поразмыслив над тем, не стоит ли мне умыться, я решил, что кувшина теплой воды и капли жидкого мыла в любом случае не хватит для того, чтобы расправиться с грязью многомильного путешествия. К тому же все равно я нуждался и в услугах парикмахера, и в смене замызганных брюк с кожаным пиджаком.
Потому я ограничился только мытьем рук.
Вернувшись в зал ожидания, я увидел, что у буфетной стойки освободился один табурет и сразу понял, почему это произошло: на соседнем, вовсю работая языком, сидела толстуха из автобуса. Измученная, усталая буфетчица была на грани слез, и если бы я не примостился рядышком, тетка вполне могла получить свой второй кофе прямо в физиономию. Но теперь она заткнулась, и сморщила нос, словно от меня дурно пахло.
Подошла официантка, и я сказал:
— Кофе, ветчину и швейцарский сыр. Хлеб ржаной.
Выполнив мой заказ, она небрежно бросила мелочь в кассовый ящик.
Расправившись с едой, я повернулся на табурете и стал разглядывать зал ожидания.
Только сейчас я заметил в окошечке билетной кассы какого-то старика. То, что он увидел меня гораздо раньше, я понял сразу. Перед его окошком стояли четыре человека, жаждущих обзавестись билетами, но он не баловал их вниманием. По существу, он даже и не глядел на них: его маленькие глазки то и дело зыркали поверх стальной оправы очков в мою сторону. При этом лицо его становилось озабоченным, словно у отца, обеспокоенного недомоганием дитяти.
Все долгие тысячи миль моего путешествия я не уставал думать .о том, как же это произойдет в первый раз. И вот свершилось: всего лишь сгорбленный старичок с пожелтевшими от постоянного курения обвислыми усами. Совсем не так представлял я себе начало.
Последний желающий получил, наконец, билет и отошел от кассы. Старик попытался изобразить улыбку, но я сказал самым небрежным тоном:
— Привет, Пеп!
Впечатление было такое, словно кто-то схватил его за усы. Верхняя губа дернулась, обнажив тридцать два фальшивых зуба, и сперва робкая, а затем более твердая улыбка появилась на его физиономии.
— Господи! Джонни Макбрайд! Ты ли это?
— Давненько не виделись, а, Пеп?
Мне непонятно было странное выражение его лица. Но, по крайней мере, одно было ясно: он узнал меня.
— Давненько, господи боже! — сказал он.
— Как дела в городе?
Он смешно лязгнул зубами, изо всех сил стараясь выглядеть приветливым.
— Ничего не изменилось, все по-прежнему. Ты... собираешься у нас задержаться?
— Да, на какое-то время.
— Джонни!
Я подхватил свой чемоданчик.
— Увидимся позже, Пеп. Я устал как черт. Мне бы где-нибудь на ночь пристроиться.
Я не хотел задерживаться в зале ожидания. Теперь мне предстояло вести себя очень осторожно.
Прежде всего надо было осмотреться и все разведать. Излишняя торопливость наверняка бы укоротила мой век.
В газетном киоске я купил сигареты «Лаки-страйк» и жвачку. Потом вернулся на платформу и, расположившись в тени станционного здания, принялся наблюдать за суетой возле автобусов, попутно размышляя о том, что теперь уже ничего не изменить и хочу я того или нет придется пройти через все. Самое смешное заключалось в том, что я этого хотел. Хотел больше всего на свете, даже одна мысль об этом была сладка и приятна, точно поджаристый бифштекс для голодного. Вот кое-кому правдивая история не покажется такой приятной.
