Поцелуй Большого Змея - [95]

В те годы избранные еще не отделились так глухо от остальных сынов Света, и Наставник несколько раз в году обходил все общины, проповедуя и отвечая на вопросы. Любой ессей мог свободно подойти к нему, и поговорить о своих бедах, попросить совета.

Начиная с четвертого Наставника многое переменилось в обители. Третий изобрел систему зеркал, позволившую избранным закопаться в землю, точно кроты, а при четвертом подземное существование повлияло на мышление избранных. Им пришлись по вкусу неторопливые медитации в заполненных тишиной подземельях. Выходить в пронизанный безжалостным солнцем мир уже никому не хотелось. И хоть воины без конца призывают не отдаляться от других сынов Света, на самом деле ессеи давно разделились на две группы: жителей Кумрана и всех остальных.

– Ты говоришь так, будто не согласен с существующим положением, – сказал я.

– Конечно, не согласен! – воскликнул Гуд-Асик. – Я воин и пришел в этот мир для того, чтобы переменить его к лучшему. Молиться и писать книжки, несомненно, очень важно. Но куда важнее реальное вмешательство, конкретный, весомый вклад.

Гуд-Асик вытянул перед собой руки и потряс ими, как бы показывая, как нужно делать такой вклад. Я вспомнил перерезанное горло Тития, как мой попечитель тянул его за волосы, чтобы расширить рану, и внутренне содрогнулся.

Но Гуд-Асик ничего не заметил и продолжил свой рассказ.

– В одной деревушке умер ессей. Как все умирают, так и он умер. Ничего особенного, обычная житейская история. Было это во времена второго Наставника, когда дети Света еще жили семьями, рожали детей, пахали, сеяли и вместе с мирскими занятиями продвигались в Учении. Ессей оставил трем сыновьям завещание, составленное весьма странным образом.

Было у него семнадцать козочек, и разделить их между сыновьями он повелел так: половину отдать старшему сыну, две трети от второй половины среднему, две трети от оставшегося – младшему, а все остальное пожертвовать на благотворительность. Причем козочек продавать запретил, то есть делить нужно было не деньги, а самих ласковых, белошерстных животных.

Стали сыновья думать, как быть. Семнадцать на два не делится, на три тоже. Наверное, отец хотел научить их чему-то своим завещанием. Но чему? Думали, гадали, потеряли сон и аппетит, но так и не поняли, в чем дело. К их счастью через деревушку проходил второй Наставник с учениками, и сыновья решили попросить у него совета.

– Я не знаю, чему хотел научить вас отец, – сказал второй Наставник, выслушав рассказ братьев, – но я могу подарить вам одну козочку. А дальше думайте сами.

Недоумевающие братья поблагодарили Наставника, вернулись домой, и снова принялись за подсчеты. О чудо – теперь все сходилось! Половину, то есть девять козочек, отдали старшему сыну. Две трети от второй половины, – шесть козочек, – достались среднему. На две трети младшего пришлись ровно две козочки, и одну оставшуюся с величайшим почтением и признательностью вернули Наставнику.

Разделив наследство, братья призадумались. Как же так, количество козочек осталась тем же самым, но все сошлось наилучшим образом?

Гуд-Асик поднял вверх указательный палец.

– Когда братья вернулись к Наставнику с просьбой объяснить, что же с ними происходит, тот долго рассматривал их, словно видел в первый раз. А потом сказал:

– Вот вы, молодые люди, идете по пути Учения. Это хорошо, это правильно. Но не думайте, будто его постижение зависит только от прилагаемых усилий. Ваши труды – это семнадцать козочек, с которыми без восемнадцатой невозможно ничего поделать. Чтобы все сошлось, необходимо получить подарок от Света – понимание. А понимание даруется ессею не за блестящие познания и глубокий анализ, а за простое, цельное исполнение правил Учения. Будьте бесхитростны со Светом, и тогда – о, чудо – из самого безвыходного положения найдется простой и понятный выход.

Дверь с легким скрипом отъехала в сторону, пропустив в комнату Шали и Кифу.

– С приездом, Гуд-Асик! – почтительность проступала на щеках Шали красными пятнами волнения. – Надолго в обитель?

– Пока не знаю, – Гуд-Асик отвечал просто и открыто, но в его тоне мне почудилась скрытая угроза. Видимо, Шали тоже ее ощутил, поэтому смутился и робко спросил попечителя:

– Мы можем сесть на свои кровати?

– Садитесь, садитесь, – разрешил Гуд-Асик. – Я хотел поговорить с тобой, Шали, в присутствии Кифы и Шуа.

Мне показалось, что в глазах Шали мелькнул испуг. Он уселся на кровать и спросил:

– Чем я могу быть полезен уважаемому попечителю?

– Расскажи-ка нам, дружок, – добродушно и с улыбкой на губах начал Гуд-Асик. – Зачем ты преследуешь Шуа?

– Я? – и хоть удивление, возникшее на лице Шали выглядело искренним, но в его тоне явно слышались фальшивые нотки.

– Да, ты. Пинки под зад, сосуды с водой, привязанные к потолку. И, наконец, сегодняшнее развлечение с мокроступом. Тебя кто-то попросил это делать или сам додумался?

Шали понурился, опустил голову. Я не верил своим ушам! Мой товарищ, мой друг – вот кто издевался надо мной все это время! Невозможно поверить.

– Ты, конечно, можешь отпираться, – продолжил Гуд-Асик с той же добродушной улыбкой. – Тогда я приглашу тебя на проверку огнем. Чтобы тебе не было обидно, я тоже приму в ней участие. Договорились?