Поцелуй Большого Змея - [94]

Перед тем, как уйти, я притворился, будто должен переобуть сандалии, и довольно долго возился с ремешками, украдкой поглядывая на мать. Я искал в себе хотя бы тень сыновней любви или почтительности, но не нашел даже тени. Десять лет в Хирбе-Кумране смыли с меня прежние эмоции и привили иные, непонятные сынам Тьмы чувства. Возясь с сандалиями, я понял, что с этой женщиной меня больше ничто не связывает. Поняв это, я решительно затянул ремешки, попрощался и ушел. Только у поворота дороги я позволил себе оглянуться, но тщетно – крыльцо уже опустело.

В комнате воцарилась тишина. Гуд-Асик, мой попечитель и наставник, сидел рядом, чуть прикрыв глаза. Его рассказ словно сломал во мне какую-то внутреннюю преграду, и я в порыве соучастия, прикоснулся к его плечу. Гуд-Асик вздрогнул и резко отстранился.

– Шуа, – в его голосе было больше удивления, чем гнева. – Шуа, разве тебе не объяснили, что ты не имеешь права прикасаться к избранным?

– Ох, – я опустил голову, – говорили, конечно. Я совсем забыл.

– Ладно, – голос Гуд-Асика смягчился. – Ты ведь пришел сюда прямо после окунания и не успел ни к чему прикоснуться?

– Да, верно.

– Ладно, – произнес он еще раз, но уже обычным тоном. – Впредь постарайся помнить об этом.

Событие, которое могло оттолкнуть меня от попечителя, произвело обратное действие. Поведение Гуд-Асика смело последние остатки отчуждения, и я готов был рассказать ему все, до последней крошки.

– Это же хамелеон! – попытался возразить мой внутренний голос, но я прикрикнул на него. – Сейчас он не хамелеон, сейчас он не притворяется.

– Откуда ты знаешь? – упорствовал голос.

– Я знаю, я чувствую это с абсолютной точностью.

– Но разве можно доверять ощущениям? – вкрадчиво спросил голос. – Лучше всего мы обманываем самих себя. Учитель Малих не устает это повторять.

– Ты прав, – сказал я голосу. – Но Гуд-Асик сейчас говорит правду.

– Как хочешь, – сдался голос. – Только учти, последствия твоей доверчивости могут быть самыми ужасными.

– Прекрати меня пугать, – возмутился я. – Что случится, если расскажу попечителю о ерунде, которая кружится вокруг меня?

– Да делай ты что хочешь, – ответил голос. – Я тебя предупредил, а дальше поступай, как знаешь.

Все это пронеслось в голове за считанные мгновения. Вероятно, внутренняя борьба проявилась на моем лице, потому что Гуд-Асик ободряюще улыбнулся и произнес.

– Давай дружок, выкладывай, что наболело. Я ведь знаю, как много происходит с мальчиком за первые месяцы в обители. Говори, не стесняйся.

Не знаю почему, но мне вдруг захотелось посмотреть в дальний угол комнаты. Свет от столбика над столом туда почти не доходил, слабые блики едва заметно шевелились на потолке. Кифа как-то объяснил мне, что дело в раскаленном воздухе, который дрожит перед зеркалами, передающими свет.

Беспорядочное смешение света и тени на потолке вдруг обрело смысл, и я увидел улыбающееся лицо отца. Оно появилось на какой-то миг, во много раз более короткий, чем самый быстрый удар сердца, но я успел его заметить.

После этого знака я не стал медлить ни одной минуты и тут же выложил Гуд-Асику все, что думаю об испытаниях, товарищах по комнате, учителях, обещаниях, пинках под зад, комнате ужасов и многое, многое другое. Только о Змее и его холодном, скользком языке я не стал рассказывать попечителю.

Я говорил очень долго, но, наконец, поток моего красноречия иссяк, и я замолчал, утерев полой хитона внезапно проступивший на лбу пот.

– Так-так-так, – Гуд-Асик побарабанил пальцами по краю кровати. – И это все, что ты хотел мне рассказать?

– Ничего себе все, – слова попечителя показались мне, по меньшей мере, странными. – Разве мало?

– Мало? – в свою очередь удивился Гуд-Асик. – Да это просто вообще ничего. Более гладкого вживления в обитель я еще не видел. А пинки и мелкие пакости, – он потер ладонью о ладонь и поднялся с кровати. – Я, честно говоря, не понимаю, как ты сам не догадался. Ведь все лежит на поверхности.

– Догадался, – от изумления я вытаращил глаза. – О чем догадался?

– Ладно, ладно, сейчас разберемся. Это постель Кифы? – Гуд-Асик ткнул пальцем в сторону постели соседа.

– Да.

Он уселся на кровать, широко расставив ноги, затем растопырил обе пятерни и крепко прижал одну к изголовью постели, а другую к изножью.

– Шимон, Шимон, Шимон, Шимон, – нараспев проговорил Гуд-Асик, прикрыв глаза. Он точно прислушивался к чему-то, или пытался рассмотреть какую-то картинку, спрятанную за поверхностью век. – С Шимоном все в порядке, – заключил он, наконец, увидев что-то, и резко поднялся с кровати.

– Шауль, Шауль, Шауль, Шауль, – запел Гуд-Асик, но уже на другой мотив, и таким же манером уселся на кровать моего второго товарища. Он вдруг умолк, потер ладонями о кровать, будто пытаясь проникнуть вглубь, и снова пропел, но уже иным тоном. – Значит, Шали, Шали, Шали.

Потом открыл глаза, резко вскочил на ноги и вернулся на прежнее место рядом со мной.

– Скоро наши друзья вернутся, – сказал Гуд-Асик, потирая указательным пальцем переносицу. – Вот и поговорим.

– О чем поговорим, Гуд-Асик?

– О жизни, об Учении, о духовной дороге, о морали избранных. Мало ли есть тем для разговоров у соседей по комнате. А пока друзья не пришли, я рассажу тебе историю, происшедшую во времена второго Наставника.