Побежденный. Рассказы - [32]

После недолгой молитвы собравшиеся разошлись, и оба делегата с мрачным видом пустились в обратный путь.

Немцы в тот день ограничились отправкой двух патрулей в неизвестность за пределами поля битвы. Они оба нагнали страху на безобидных окрестных фермеров, немного постреляли, немного пограбили, потом заблудились в предательских холмах и возвратились гораздо позже, чем их ожидали.

Немцы похоронили своих убитых безо всякого ритуала, отправили Ганса в госпиталь и покинули горящую деревню, когда пламя стало слишком жарким.

В пять часов над той местностью низко пролетел немецкий самолет-разведчик, но ничего среди деревьев не обнаружил. Старый Плюмаж решил, что рассредоточение начнется в половине восьмого, то есть, как он предпочитал выражаться, в девятнадцать тридцать.

Около семи часов Валь ди Сарат расхаживал но лагерю, будто что-то искал. Споткнулся о лежавшего принца, единственного пленника, какого захватили патриоты, и попросил прощенья. Принц, уверившись в тысячный раз, что его не расстреляют, принялся с заиканием истерически выражать свою ненависть к нацистскому режиму.

— Я дал бы вам сигарету, будь они у меня, — засмеялся Валь ди Сарат, и принц застонал от облегчения.

В конце концов Валь ди Сарат заметил юного Кавалески, игравшего среди деревьев, и присоединился к нему. Мальчик вел сражение легендарных масштабов с хворостинками, имитировал звуки канонады, методично уничтожая в воображении и свою, и чужую армии. С жизнерадостностью своего возраста он уже почти забыл недавние ужасы и превращал свои впечатления в романтические подвиги.

Валь ди Сарат умел находить подход к детям. Сперва он стал изображать из себя танк, но поскольку в противостоянии двух армий танку не находилось места, удовольствовался тем, что наломал хворостинок для сражения. Окончательно расположив к себе ребенка, Валь ди Сарат опустился на колени и довольно грубо обхватил маленького друга за талию.

— Стало быть, ты солдат, как и я, bimbo[41].

— Да, — подтвердил ребенок.

— Хм. Тогда скажи мне, как солдат солдату, как выглядели те трое врагов в деревне?

Мальчик все вспомнил, испугался и готов был расплакаться.

— Солдатам плакать запрещено, — сурово заметил Валь ди Сарат.

— Не помню, — сказал мальчик.

— Забывать солдатам запрещено.

— Один был маленьким, толстым.

— Браво, за это сообщение ты получишь медаль. — Валь ди Сарат, как обычно, улыбался. — А другие как выглядели?

— Один был непохож на всех, кого я знаю.

— Браво, еще медаль. А третий?

— Он-то и стрелял больше всех.

— Угу, и как он выглядел?

— Мне он не понравился.

— Почему?

— Мигал все время.

И тут впервые с лица Валь ди Сарата исчезли все следы веселости.

6

История Сан-Рокко аль Монте вскоре обрела известность как образец способности итальянцев к мученичеству в сознании высокой цели. Лишь когда повод для смерти слегка отдает сомнительностью, когда расставание с жизнью кажется хотя бы в малейшей степени ненужным, итальянцы предпочитают сдачу в плен и бурную радость по поводу того, что остались живы. Говорить, что они отчаянно цепляются за жизнь, будет несправедливостью к их прирожденной смелости; справедливее сказать, что жизнь отчаянно, любовно цепляется за них.

Гибель семисотлетней деревни Старый Плюмаж рассматривал как неизбежное зло войны и не выражал изощренных сожалений, присущих историкам искусств.

— Это могло произойти раньше; могло произойти позже, — сказал он. — Однако судьбе было угодно, чтобы это произошло в наше время, и чтобы у нас была достойная жертва для сожжения на алтаре свободы.

— Вы сражались вчера за свободу, как Старый Плюмаж, — спросил Валь ди Сарат графа, — или потому, что находите радость в битве, как я?

— Я сражался, — ответил граф, — за свои земли, как Эрменеджильо дельи Окки Бруни четыре века назад, и подобно ему на время утратил их. Ничего, я не падаю духом. У меня есть еще земли на севере. И позволю себе сказать, мой друг, что, хотя большинство наших павших отдало жизнь за Италию, за свои жалкие дома, мой слуга отдал жизнь за меня, а мой дворецкий, получив рану, попросил у меня дозволения временно удалиться с поля битвы. Вот это истинное благородство.

— Это гнуснейшее раболепие, — неожиданно выпалил Филиграни.

— Ragazzi, после поражения немцев у нас надолго воцарится мир, — заявил Старый Плюмаж. — Давайте отложим наши личные войны до того времени, иначе получится сражение сразу на несколько фронтов, а это безумие и с военной, и с моральной точки зрения.

На другой день немцы, собрав все имевшиеся в распоряжении силы, устроили карательную экспедицию, которая не обнаружила ничего, кроме остатков лагеря. Когда она вернулась на базу, даль уже содрогалась от грома артиллерии. Тем временем в тесном вестибюле маленькой горной церкви, километрах в двадцати пяти к западу, Валь ди Сарат дружески беседовал с принцем.

— Если не ответите на мои вопросы удовлетворительно, мне ничего не останется, как вывести вас и расстрелять.

Принц так часто думал о неизбежности расстрела, что чуть ли не с облегчением услышал эту произнесенную спокойно, бесстрастно жуткую угрозу. Появилась почва для дискуссии.

— Вы бы не расстреляли меня в церкви, — услышал он собственный голос.